А каким он был мерзавцем. Профессионалам знакомо понятие чести. Всегда есть люди, у которых ты не станешь красть, и вещи, которые ты не станешь красть. У тебя должен быть стиль. Без стиля не взлетишь.
У Криббинса не было стиля. Он не был агрессивен — особенно если был риск получить сдачи, — но в нем сидела какая-то обобщенная, гнусная, вкрадчивая злоба, от которой у Мокриста скребло внутри.
— Какие-то проблемы, господин фон Губвиг? — спросил Бент, сверля Криббинса взглядом.
— Что? О… нет… — сказал Мокрист и подумал: «Это шантаж». А все из-за той картинки в газете. Но Криббинс ничегошеньки не мог доказать, ничего…
— Ты меня с кем-то спутал, господин, — сказал Мокрист. Он огляделся. Очереди продвигались, никто не обращал на них внимания.
Криббинс склонил голову набок и посмотрел на Мокриста с любопытством.
— Путаю, гошподин? Может быть. Очень может быть, что и путаю. Вечно в пути, каждый день новые знакомства, ну, ты понимаешь — хотя откуда бы тебе понимать, если ты не Альберт Штеклярш? Однако странно, господин, у тебя ведь его улыбка, а улыбку, ее сложно изменить, она же как бы впереди тебя, как будто ты шам иж-жа нее выглядываешь
«…На что ушло десять минут, — подумал Мокрист, — и еще год на то, чтобы забыть. Это из-за таких, как ты, у преступников дурная слава».
— …ты небось спрашиваешь себя: можно ли отмыть горбатого добела? Мог ли тот пройдоха, которого я знавал много лет назад, сойти с кривой дорожки и встать на прямую? — Криббинс бросил взгляд на Мокриста и поправился: — Ой! Нет, конечно же нет, ты же меня впервые видишь. Но меня повязали в Псевдополисе, такие, брат, дела, бросили за решетку за злостное бродяжничество, и там я нашел Ома.
— А его-то за что? — Глупая шутка, но Мокрист не смог сдержаться.
— Не ерничай, господин, не ерничай, — серьезно ответил Криббинс. — Я изменился, кругом изменился. И мое дело нести благую весть, господин. — И тут, двигаясь со скоростью змеиного жала, Криббинс извлек из засаленного пиджака мятую жестянку. — Преступления мои тянут меня на дно, как цепи из каленого железа, господин, как цепи, но я жажду сбросить с себя это бремя через добрые дела и исповедь, особенно последнее. Мне многое надо снять с души прежде, чем я снова смогу спокойно спать. — Он погремел банкой. — На детишек, господин?
«Если бы я никогда раньше не видел, как ты отрабатываешь этот номер, я бы, может, и поверил», — подумал Мокрист. «Раскаявшийся вор» был одним из старейших трюков в их деле.
— Что, ж, рад это слышать, господин Криббинс, — сказал он. — Мне жаль, что я не тот друг, которого ты ищешь. Возьми от меня пару долларов… на детишек.
Монеты звякнули о дно банки.
— Премного благодарен, господин Стеклярс, — ответил Криббинс.
Мокрист только слегка улыбнулся.
— Вообще-то я не господин Стеклярс, господин… —
— Благодарю, господин фон Губвиг, — ответил он, и Мокрист услышал и растянутое «господин», и ударное едкое «фон Губвиг». «Попался», — говорили эти интонации.
Криббинс подмигнул Мокристу и зашагал по банковскому холлу, бряцая жестянкой под аккомпанемент собственных зубов, исполняющих жуткие стоматологические этюды.
— Горе, много горя
— Нужно позвать охрану, — заявил Бент. — Нельзя допускать нищих в банк.
Мокрист схватил его за руку.
— Нет, — сказал он настойчиво. — Не при всем же народе. Грубое обращение со служителем Церкви… на нас будут косо смотреть. Похоже, он скоро уйдет.
«Вот теперь он оставит меня мариноваться, — думал Мокрист, когда Криббинс как ни в чем не бывало направился к выходу. — Так он работает. Он раскрутит меня. И будет ходить за деньгами, снова и снова».
Допустим, но что Криббинс мог
У него хотя бы есть немного времени в запасе. Криббинс не станет спешить с окончательным ударом. Ему нравилось смотреть, как люди мучаются.
— С вами все в порядке? — спросил Бент, возвращая Мокриста обратно в реальный мир.
— Что? Ах да, в полном, — ответил он.
— Нельзя поощрять подобное поведение в банке.
Мокрист отряхнулся.