Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Должен сказать, я не знал тогда и до сих пор не вполне понимаю, что значит «хасид». В моем понимании «хасид» — религиозный еврей, строго соблюдающий все законы и носящий длинную одежду. Поэтому мне казалось, что евреи бывают двух типов — «хасиды», то есть все религиозные евреи в длинных одеждах, и нехасиды, то есть современные евреи, которые носят короткую одежду и не соблюдают религиозных предписаний. А поскольку мой отец, мир его праху, был очень набожен, носил длинную одежду и строго соблюдал все заповеди, я считал его хасидом.

— А вы сами? — спросил Фененко. — Вы тоже хасид?

«Этот вопрос, как бы скверно я себя ни чувствовал, заставил меня улыбнуться, — вспоминал Бейлис. — Я — „хасид“?!» Он ответил, что он простой богобоязненный человек, но никак не хасид.

Фененко был вынужден задавать эти вопросы, так как, вероятно, получил их от Чаплинского. Тот сосредоточился на хасидизме, в котором ему мерещилось нечто нечестивое. Хасидизм возник в середине XVIII века в Польше как экстатическое, мистическое течение в иудаизме, и на тот момент к его приверженцам относилось подавляющее большинство местных евреев. Другой основной ветвью иудаизма на этой территории было течение миснагедов (буквально «противящихся» хасидизму), придерживавшихся более традиционного вероучения. Ко времени Бейлиса неприязнь между двумя группами сгладилась, и в религиозных обычаях различия между ними были минимальными. Но обвинение готовилось изобразить на суде хасидизм как зловещую тайную секту, состоявшую из «мужчин с черными бородами», которые практиковали кровавый варварский ритуал.

Затем Фененко спросил Бейлиса о письме, найденном в его доме во время обыска. Оно было от Ионы Зайцева и касалось приготовления партии мацы, которую Зайцев имел обыкновение ежегодно выпекать на Песах. Выяснилось, что на протяжении многих лет Бейлис распоряжался изготовлением пасхальной мацы для семьи Зайцева. Обвинители решили, что наконец нашли прямую связь между подозреваемым и дьявольской пародией евреев на причастие, в которой хлеб соединялся с христианской кровью. Эту связь они будут всячески подчеркивать в суде.

Бейлис объяснил, что много лет назад Зайцев предложил ему возможность зарабатывать несколько рублей сверх жалованья, контролируя традиционную ежегодную процедуру — выпекание и отправку тонны мацы многочисленным родственникам и друзьям Зайцева. Ему для этого требовался надежный и честный человек. Каждый год в течение двух недель Бейлис следил за изготовлением мацы в усадьбе Зайцева под Киевом и за ее развозом в канун Песаха. Так продолжалось до смерти Зайцева в 1907 году, когда эта традиция прервалась. (Наследников Зайцева, современных евреев, вполне устраивала маца, купленная в лавке.)

Бейлиса допрашивали несколько раз.

Эти допросы всегда волновали меня, — рассказывал он позднее в мемуарах. — С одной стороны, меня это подбадривало, потому что, если меня допрашивали, значит, хотели знать правду. С другой стороны, я боялся бессмысленных вопросов, рассчитанных на то, чтобы смутить и запутать меня.

Третьего августа Фененко сообщил, что по распоряжению прокурора Бейлиса переводят в тюрьму. В последнюю ночь, проведенную им в полицейском участке, заключенный со стажем попытался его утешить: «В тюрьме гораздо лучше. Там по крайней мере дают горячее, а здесь только сухой паек». Бейлиса это не успокоило, и уснуть он не смог.

Вера Чеберяк, тоже задержанная 22 июля, ничем не выдала себя и все сетовала, что попала в тюрьму из‐за этого «говна Жени», как она назвала своего сына. Вскоре стало очевидно, что мать не только до безумия боялась собственного сына, появились основания подозревать, что она желала его смерти.

Когда Веру Чеберяк забрали в охранное отделение, соседи стали беспокоиться за ее детей. Дети тощали. Разгон Вериной шайки в значительной мере лишил семью средств к существованию, Василий со дня на день мог остаться без работы на телеграфе, домовладелец Захарченко выселил семью из квартиры. Дети продолжали таскать груши из сада Захарченко, но уже не ради забавы, а чтобы утолить голод.