Дело двух Феликсов

Китаец покачал головой. Действительно, забрал. Но он же не может отдать его в руки господину Хаммеру. Почему же нет? Господин Хаммер даже готов написать расписку. Китаец засмеялся. Чего стоят расписки в стране пролетариев, многие из которых вообще неграмотны? Хаммер не нашелся, что ответить, и только с изумлением глядел на загадочного собеседника.

— Мы вот что сделаем, — сказал господин Ган. — Я пришлю вам фотокарточку камня и его подробное описание. С этим вы уже можете вести предварительные переговоры.

И, не прощаясь, стал протискиваться через толпу. Хаммер несколько ошеломленно посмотрел ему вслед. Потом глянул вправо. Там в нескольких метрах стоял молодой человек с неприметным лицом, на котором под ярким солнцем высыпали конопушки. Хаммер скосил глаза в сторону уходящего господина Гана, конопатый чуть заметно кивнул и стал пробираться следом за китайцем.

Ударил колокол. Начался второй гит. Однако Хаммеру уже было не до бегов. Лицо у него сделалось озабоченным, лоб прорезала вертикальная морщина.

Глава пятая. Влюбленный и голубоглазый

— Нет, Хаммер тут ни при чем, — говорил Ганцзалин, поспешая за Загорским. — Не его специализация. Он человек простой, американец, бизнесмен. Золото, бриллианты, вся эта дребедень — вот его любовь. А картины, скульптуры — это для Старого света.

— Мне кажется, ты недооцениваешь амбиции нашего американского друга, — покачал головой Нестор Васильевич. — Полагаю, что от Хаммера можно ждать чего угодно. Так или иначе, пощупать его было полезно.

Они шли по Ленинграду широким гренадерским шагом, овеваемые свежим ветром с залива, в руках у Ганцзалина был серый тубус. Здесь, на набережной лейтенанта Шмидта, (бывшая Николая Первого) почти всегда было прохладно и даже зябко, исключая, может быть, несколько дней в году, когда северное солнце неведомой природной прихотью начинало немилосердно печь головы и спины ни в чем не повинным советским гражданам.

— Куда идем? — полюбопытствовал Ганцзалин.

— В Ленинградский высший художественно-технический институт, бывший ВХУТЕИН, бывший ВХУТЕМАС, бывшая Императорская академия художеств, — отвечал Нестор Васильевич. — Там Светлана работала натурщицей, оттуда мы и начнем наше расследование.

— Почем вы знаете, что она там работала натурщицей? — удивился Ганцзалин.

Загорский отвечал, что догадаться проще простого. Светлана жила в Ленинграде. Это ведь она позировала для картины с нимфой, которую сама им прислала. Однако рука живописца не очень уверенная, очевидно, это еще не профессиональный художник, видимо, студент. Отсюда и следует его предположение. Впрочем, если он ошибается, им об этом скажут.

С этими словами Нестор Васильевич вошел в помпезное длинное здание, выстроенное в классицистическом стиле — создание господ Кокоринова и Жана-Батиста Валлена-Деламота. Здесь Загорский, не мешкая, прямиком двинулся в кабинет ректора.

— Ректором тут — некий Эдуард Э́ссен, — заметил Нестор Васильевич, — Весьма примечательная фигура: не художник, не ваятель и не зодчий, а старый большевик.

Ганцзалин удивился: что за профессия такая — старый большевик? Нестор Васильевич отвечал, что профессия эта в советской России весьма хлебная, и обладателей ее назначают на самые неожиданные должности. Тот же Эссен, перед тем, как стать ректором художественного института, был главой Института народного хозяйства, а еще до того — политработником в Красной Армии. Впрочем, для них с Ганцзалином это даже лучше: можно будет говорить без всяких экивоков.

— Какая связь между политработой, народным хозяйством и изящными искусствами? — помощник глядел на хозяина весьма скептически.

— Ты ее не видишь, — кивнул Нестор Васильевич, — именно поэтому ты еще не стал председателем Совнаркома. В СССР политика — отец и мать всего сущего. Если у тебя правильное политическое прошлое, перед тобой открыты все двери.

И, как бы иллюстрируя свое высказывание, он решительно толкнул дверь в приемную. Секретарша хотела было его не пустить, но Нестор Васильевич властно заявил: «назначено!», а Ганцзалин за его спиной скроил такую рожу, что даже бывалая церберша отпрянула в ужасе.

Эссен, человек с дымчатой бородкой и мечтательным взглядом старого бомбиста, принял их чрезвычайно приветливо.

— Рад видеть, товарищи, — сказал он, крепко пожимая руки Загорскому и его помощнику. — Мне звонил товарищ Бокий. Новость ужасная, конечно; постараюсь сделать все, что в моих силах.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Лисицкая позировала в двух мастерских — у художников и скульпторов. Если надо, можно устроить разговор с профессорами. Загорский, однако, отвечал, что это совершенно не нужно, профессора обычно слепы, как кроты, и ничем, кроме своего предмета, не интересуются. Другое дело — студенты.

— Пожалуйста, — с готовностью отвечал Эссен. — Через двадцать минут у них закончатся занятия, так что можно будет собрать всех вместе и поговорить.

Но Нестор Васильевич неожиданно воспротивился этому плану.