Дело двух Феликсов

— Светлана прислала мне портрет, который вы с нее писали, — сказал Загорский. — Собственно, это не совсем портрет, она позировала в образе нимфы. Но тут интересно не это… Интересно тут то, что одна картина написана поверх другой.

Ганцзалин начал было уже разворачивать холст, но Легран схватил его за руку и прижал к столу с неожиданной силой. Он побледнел, глаза его со страхом уперлись в холст, соломенные волосы, и без того встрепанные, казалось, встали дыбом.

— Не надо, — сказал он. — Прошу вас, не надо. Это очень опасно. Если узнают, что холст попал в руки к посторонним, меня могут… Одним словом, это плохо закончится.

Загорский снова кивнул помощнику, тот свернул холст и убрал его в тубус. Нестор Васильевич глядел на студента сурово: в какие именно махинации он позволил себя втянуть?

— Я не виноват, — пробормотал Сергей, затравленно озираясь, как будто в кафе могли войти работники ОГПУ или даже кто пострашнее. — Я все вам расскажу, а вы уж решайте сами.

История, рассказанная студентом-живописцем, оказалась поистине удивительной.

Если в первые годы своего существования советская власть особенного внимания изящным искусствам не уделяла, то с началом новой экономической политики выяснилось, что художники нужны государству рабочих и крестьян не меньше, чем любой другой стране. И даже, пожалуй, больше. Нужны были портреты вождей, наглядно изображенные боевые и трудовые подвиги советского народа, энтузиазм масс, всякие там тракторы, грузовики и тому подобные красные знамена, не говоря уже о заказах более интимного характера.

— Более интимного? — Загорский прищурился. — Что вы имеете в виду?

Оказывается, многие высокопоставленные большевики, не говоря уже о нэпманах, ценили обнаженную натуру. Иногда натуру эту писали на заказ, но еще чаще ставили подобное производство на поток. Живопись же, как ни странно, больших изменений с царских времен не претерпела — если, конечно, не говорить о пролетарском искусстве, разных там кубофутуристах и тому подобном авангарде.

Однако по сравнению с царскими временами была одна ощутимая сложность. Советскому искусству не хватало средств, вплоть до того, что не имелось достаточного количества холстов, на которых можно было бы писать картины новому поколению живописцев. И тогда какая-то умная голова придумала брать из старых усадеб и дворцов, а также из запасников музеев картины прежних художников и отдавать их студентам, чтобы они писали прямо поверх них.

— Да, голова была светлая, — скептически поджал губы Нестор Васильевич. — Кажется, уже ко всему привыкли, уже всего ожидаешь от этой власти, а она всякий раз придумывает такое, что просто диву даешься. И у вас рука не дрогнула замалевывать картины старых мастеров?

Разумеется, рука у Леграна дрогнула, и очень даже дрогнула. Чего нельзя сказать о большинстве студентов. Объяснение происходящему было простое — все это произведения старого, отжившего свое мира, а мы строим новый мир, новое искусство, рядом с которым нет места старому. И любая мазня современного советского художника важнее, чем все картины прошлого вместе взятые. Следовательно, и беречь эти картины не надо.

— Но вы-то культурный человек, вы-то понимали, как обстоит дело в действительности? — Загорский смотрел на студента с необыкновенной суровостью.

Разумеется, Легран понимал, но что он мог поделать? Возглавить движение в защиту старого искусства? Его бы выперли в два счета. Вот и приходилось маскироваться, не высовываться и делать то же, что и все.

— Ну, хорошо, — кивнул Загорский. — Писать картины на холстах старых мастеров — дикость в чистом виде, но состава преступления тут, насколько я понимаю, нет. Значит, было что-то еще?

— Было, — согласился Сергей. — Узнал я об этом совершенно случайно.

С некоторых пор холсты, на которых писали свои картины студенты, стали куда-то исчезать. Говорили, что их отправляют обратно в музейные запасники или просто списывают за ненадобностью. Однако неожиданно выяснилось, что дело обстоит куда сложнее и загадочнее. Как-то раз, преодолев робость, Сергей подошел к Лисицкой и подарил ей свою картину, где она изображена была в образе нимфы. Портрет, на взгляд художника, вышел очень удачно, и он не мог не похвастаться им женщине, перед которой благоговел. Та приняла его с благосклонностью.

Когда пришли принимать холсты, одного не досчитались. Никакого особенного шума никто не поднимал, но на следующий день заведующий хозяйственной частью Коржиков столкнулся с Леграном в коридоре и как бы между делом поинтересовался, куда он дел холст, на котором писал картину. Студент отвечал, что подарил холст натурщице.

Коржиков был крайне недоволен, и холст попросил вернуть. Дескать, каждый холст подотчетен, и нельзя выносить их за пределы института. А когда холсты пропадают, с него снимают стружку.

— Как же я верну картину, — удивился Легран, — я же ее подарил!