Дело двух Феликсов

А как же ей думать? Только так, и никак иначе. Во-первых, гляньте, морды какие разбойные, не дай бог с такими в темном переулке встретиться. А во-вторых, перед тем, как эти явились, она мимо комнаты Афанасия Игоревича-то проходила и в дверку ему стукнула. Ну, так, все ли в порядке, не нужно ли чего. По-соседски стукнула, по-свойски.

— А он что? — милиционер глядел на гражданку Пестрюк, не отводя глаз, но это, кажется, ее совсем не смущало.

А он отозвался, конечное дело. И как же он отозвался? Как обычно. Ничего, говорит, не нужно, идите себе спокойно, Серафима Павловна, да вознаградит вас Господь Бог, пресветлые ангелы и наша родная советская власть. А потом, значит, явились эти, в особенности косой — и нетути соседушки, приказал долго жить или, по-научному если, по-современному, перекинулся.

— Серафима Павловна, — в голосе Загорского слышалась легкая укоризна, — вы понимаете, что это клевета?

— Какая же клевета? — вскинулась старушка. — Я все говорю, как есть, ничего не утаиваю! А если которые меня запугивать берутся, так пусть знают, что и на них укорот будет, потому что не спит советская власть и наш родной Центральный Комитет.

— Ладно, Серафима Павловна, — вздохнул участковый, — идите себе с Богом. А мне еще с гражданами переговорить надо.

— А нечего с ними говорить, — ощетинилась старушка Пестрюк. — Расстрелять их надо без суда и следствия, вот и весь сказ.

Участковый, однако, вопреки ожиданиям старушки, табельное оружие не вынул и бандитов и убийц прямо тут же на месте не уложил почему-то, только рукой махнул — идите, идите. Ну, та и двинула, но не просто так, пешим ходом, а с песней, с революционными припевами: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка. Иного нет у нас пути — в руках у нас винтовка…»

Участковый проводил ее хмурым взглядом, потом повернулся к Загорскому.

— Вот, изволите видеть — контингент, — пожаловался он. — Алкоголики, шизофреники, аферисты. И с такими людьми приходится строить светлое будущее.

— Вы, надеюсь, не отнеслись всерьез к ее фантазиям? — осторожно осведомился Загорский.

Участковый только головой покачал. Он гражданку Пестрюк знает хорошо. Может, конечно, она и правда стучала к Коржикову, только было это неизвестно когда. Может, сегодня, может, вчера, может, неделю назад. Маразм старческий — дело сильно невеселое, а еще хуже, когда на него алкоголизм накладывается и какая-нибудь психическая болезнь. Тут уж не то, что на четыре делить приходится сказанное — на сто тридцать четыре. А толку все равно чуть.

— Однако, — перебил участковый сам себя, — что делает московская уголовка в Ленинграде? По какому, так сказать, такому случаю вы оказались в квартире убитого? Просил бы, товарищи, откровенного разговора, мне еще протоколы составлять, так что сами понимаете.

Загорский понимал и потому честно объяснил, что в Ленинграде они занимаются расследованием убийства натурщицы Лисицкой. Погибла Лисицкая в Москве, но следы, как они полагают, ведут в Ленинград, где она жила и работала. Надо было допросить завхоза, но, явившись к нему домой, от всего завхоза застали одно только мертвое тело.

— И с предсмертной запиской к тому же? — понимающе кивнул участковый. — Как, однако, ко времени самоубился гражданин Коржиков!

— И не говорите, — согласился Загорский.

Участковый внимательно посмотрел на него и сказал:

— А у вас самих есть соображения, кто расправился с покойником?

— Соображения есть, но точно сказать не можем, — отвечал Нестор Васильевич. — Да и примет кот наплакал. Известно только, что человек среднего роста, крепкого телосложения, возможно, косолапит или просто ноги чуть колесом, носит серую шляпу, закрывающую лицо, серый плащ, летом, вероятно, серый же пиджак и американские кеды. Другое дело, что, вероятно, он не всякий раз так одевается, иначе мы бы уже открыли охоту на всех людей в сером…

— Это я понимаю, — кивнул участковый. — Но даже и это уже кое-что. Если, например, возьмем его, а дома у него такая одежда обнаружится — вот вам и косвенная улика.

Глава шестая. Преимущества спортивной ходьбы

Похороны Лисицкой, организованные институтом, проходили довольно скромно. Правда, гроб был красивый, красный, дорогой. А небольшой духовой оркестр и несколько роскошных венков как бы говорили о том, что покойная была мила людям и не попусту прожила свою жизнь.

Накрапывал затяжной петербургский дождик, так что народу было совсем немного. Гроб на кладбище сопровождали несколько человек из администрации, пара профессоров и стайка студентов.

— Красивые венки, — сказал Ганцзалин, — ей бы понравились.

— Так всегда, — вздохнул Нестор Васильевич. — Сначала мы не ценим близких людей, а потом приносим на их похороны богатые приношения. Нужно ли ей все это сейчас?