Дело двух Феликсов

Сочинители бульварных романов думают, что шпионы любят коктейли. Ерунда! Шпионы любят что покрепче. Только редко себе это позволяют, боясь в одних случаях потерять контроль над собой, в других — попросту спиться. Все эти коктейли, ликеры, пиво — просто суррогат подлинного удовлетворения, то, что позволяешь себе, поскольку другое заказано. Вот сейчас — сколько он может выпить, прежде чем действительно опьянеет? Бутылку, две, может быть, три. Может быть, очень даже может. Но что будет с ним назавтра, и на кого он будет похож, когда придется тайным образом переходить границу?

Нет, мсье-дам, он выпьет еще только один бокал — и не больше. В крайнем случае, два или три. А больше — ни-ни. Потому что он — кадровый разведчик, хотя и потомственный француз. Да, он русский француз, так и что с того? Штюрмер вот тоже русский немец, а работает на него, лягушатника. Впрочем, нет, не так. Все они русские люди и работают, в конечном итоге, на благо своей несчастной родины, захваченной, поруганной и изнасилованной большевиками. Конечно, с этой своей патриотической работы они имеют небольшой гешефт, но как же, скажите, работать совсем без гешефта? Ведь жить на что-то же надо, не так ли, господа?

Правда, лично ему все это не по нутру. Он желал бы настоящей, серьезной работы. Государственные тайны высшей секретности, политический шпионаж, в крайнем случае — научно-технический. Но, простите, откуда взяться политическому шпионажу в советской России? Все политические тонкости тут ограничиваются вопросом, кто кого сожрет в ближайшее время: Рыков — Троцкого, Троцкий — Сталина или Сталин — всех остальных.

Что же касается науки и техники, то говорить об этом в лапотной коммунистической России просто смешно. Конечно, остались еще отдельные умы, способные изобретать, но умы эти оттеснены на периферию, и нет системы, которая бы собирала и реализовывала все изобретения. Чем, простите, занимается сейчас хваленое ОГПУ? Мозговым радио Кажинского, шаманизмом Барченкова, еще какой-нибудь ерундой? Да Боже мой, пусть занимается, сколько хочет, за это время Запад уйдет на пятьсот лет вперед, и тогда уже никакие шпионы ничего не изменят.

Увы, то, что производит Россия сейчас, миру не интересно. Но ему по-прежнему интересно, что она производила раньше. Или хотя бы то, что она хранит в своих закромах. И в первую голову речь, конечно, идет о мировых шедеврах изобразительного искусства…

Тут мысли Леграна стали путаться, он потерял нить рассуждений и, откинувшись в кресле, захрапел — неожиданно громко для столь утонченного человека. Снились ему великие шедевры и их создатели, с которыми он спорил о мере прекрасного. Среди прочих явился ему и Рубенс. Это был усатый и бородатый господин в черном, с претенциозным выражением лица, больше похожий на мушкетера, чем на художника, и уж вовсе не похожий на свои картины с их бледно-розовой дородностью.

— Дорогой Рубенс, — с хмельным восторгом говорил Серж, подливая собеседнику виски, — милый ты мой Питер Пауль! Я тебе так скажу: нехорошо всех дам выставлять в образе молочных поросят. Тебе, видимо, нравятся пышечки — не возражаю. Но ведь надо же и о тех подумать, которые уважают изящество, хрупкость.

— А не пошел бы ты к бую, Серж, — с неожиданной откровенностью отвечал ему Рубенс, опрокидывая себе в глотку дармовой виски. — Мне нравятся толстые, вот я их и пишу. А ты можешь рисовать худых, я тебе что, запрещаю?

— У нас в двадцатом веке кругом демократия и никто никому ничего не запрещает, — с чувством отвечал Легран. — И я бы рисовал худых, но не могу.

— Что, таланта нет? — ухмылялся Питер Пауль.

Легран только отмахивался: талант тут ни при чем. Времена, когда художнику требовался талант, давным-давно кончились. Нынче пишет всякий, кому охота. Вот, например, самый знаменитый у них портрет — это «Черный квадрат» Малевича.

— Что за квадрат такой? — заинтересовался Рубенс, плавно переходя с виски на водку.

Ну, как бы это объяснить… Вот представь себе холст, белый. Представил? А на нем — большой черный квадрат. И больше ничего. И, главное, никто не знает, что это там изображено и что означает. Может, это взгляд из космоса. Может, теща Малевича. А может, и вовсе победа мировой революции во вселенском масштабе.

Такая идея Рубенсу не понравилась, и он стал буянить и бросаться бутылками и даже угрожать, что он сейчас сам из Леграна сделает черный квадрат или, говоря понятным языком, прореху на человечестве. Серж пытался его урезонить, но без толку. Одна из бросаемых бутылок очень метко попала Леграну в голову, после чего стало ясно, что если Рубенса не успокоить, он произведет мировую революцию не хуже Ленина с Троцким.

— Имел в виду я вашего Малевича! — кричал Рубенс, наступая на Сержа с палитрой в одной руке и кистью — в другой. — Тоже мне, «Черный квадрат»! Я за такие штуки любому могу холст на голову натянуть!