Дело двух Феликсов

Мезенцев рассмеялся и погрозил ему пальцем. Так Нестор Васильевич завоевал доверие напарника и развязал себе руки. А свобода рук была ему очень нужна. В его положении нельзя было просто тихо сидеть в купе и ждать, пока поезд доедет до Парижа. Мало было встретить опасность лицом к лицу, ее надо было упредить.

— Вот что, Виктор Данилович, — сказал он Мезенцеву, — ты не обижайся, но у меня помимо главного дела есть еще одно, дополнительное. Так что я время от времени буду выходить из купе и шастать по поезду и даже сходить на станциях. Ты уж прости, но придется тебе потерпеть и прикрыть меня.

— Ничего, — отвечал Мезенцев, — шастай, сколько влезет. Лишь бы на пользу было.

И Загорский принялся шастать. Он, конечно, не думал, что враги поедут в том же вагоне, что и он, это было бы слишком вызывающе. Однако по вагону на всякий случай все-таки прошел несколько раз туда и сюда. Как он и предполагал, ничего особенного. Добропорядочные бюргеры, буржуа и совслужащие. Пшеков, то есть поляков, в их вагоне не было совсем.

Обревизовав ближайшие купе, Загорский стал не спеша, вагон за вагоном, обходить весь поезд. Ходить по составу он начал только с того момента, как они пересекли границу с Польшей. И это было понятно: вряд ли компания политических убийц могла собраться в СССР. Впрочем, Польша тоже не очень подходила как плацдарм ни для русских эмигрантов, ни для фашистов-штурмовиков. Скорее всего, нападения следовало ждать именно на территории Германии. Однако к этому моменту уже надо было вычислить врага. Именно поэтому Нестор Васильевич не только бродил по составу, как бы невзначай заглядывая в подозрительные купе, но и выходил на остановках и отправлялся выпить кофе или слегка перекусить в станционном буфете: бандитам детали нападения проще обсуждать за пределами поезда.

Из этих своих вылазок он кое-что приносил и для Мезенцева, который вынужден был, по инструкции, сидеть в купе, запершись изнутри. Виктора Даниловича было жалко, но другого способа он не видел. Жизнь и смерть напарника также зависела от того, насколько разыскания Загорского окажутся удачными. В возмещение неудобств Нестор Васильевич в свободное время учил того начаткам французского языка.

— Жэ мапéль[25] Виктор Мезенцев, — пыхтел дипкурьер. — Жэ сви ун дипломáт совети́к.[26]

Он поднимал мученический взгляд на Нестора Васильевича и говорил:

— Ну, какая же это сволочь придумала столько наречий? Неужели нельзя было всем говорить на одном — нормальном русском языке?

Загорский смеялся. Если любезный Виктор Данилович даст себе труд припомнить Ветхий завет, а именно одиннадцатую главу книги Бытия, там на этот счет недвусмысленно объявлено: «И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого».

— А еще говорят, что Бог — Всеблагой, — сердился дипкурьер. — А он вон какие пакости выделывает. Чего удивляться, что после такого у нас вся партия — атеисты.

Загорский спрашивал, а что, если бы Бог опять объединил все языки в один — лично он, Мезенцев, уверовал бы в него? Если бы в русский соединил, то, может, и уверовал бы, хмуро отвечал Виктор Данилович. В таком случае, замечал Нестор Васильевич, у Бога есть некоторые шансы — поклонники эсперанто делают большие успехи. Правда, лингвистические их упражнения больше похожи на масонскую ложу, куда пускают только посвященных, ну, да лиха беда начало.

Между тем розыскные мероприятия Загорского пока не принесли никаких результатов. Правда, после некоторых блужданий он обнаружил подозрительную компанию молодых людей в коричневой полувоенной форме. Коричневые занимали в пятом вагоне два купе, всего их было восемь человек. Нестор Васильевич вспомнил о штурмовиках Гитлера, о которых говорил ему Бокий. Сразу после пивного путча штурмовые отряды запретили, но теперь, похоже, снова легализовали. Прочие пассажиры косились на них недоброжелательно, но вслух претензий никто не предъявлял. Неудивительно — на выборах тысяча девятьсот двадцать четвертого года нацисты вошли в состав рейхстага, следовательно, были теперь совершенно официальной политической силой.

Нестор Васильевич подождал, пока на ближайшей станции коричневые отправятся в буфет, и сам пристроился за соседним столиком, попивая кофе. Загорский расслышал, что старшего среди них, белобрысого, коротко стриженного парня лет двадцати пяти они зовут «группенфюрер», и убедился, что был прав: в поезде ехала низовая ячейка коричневорубашечников во главе с руководителем. Однако значило ли это, что они явились сюда по его душу? По некотором размышлении Загорский решил, что, конечно, нет. Фашистов было слишком много, они не скрывались, вели себя шумно и даже вызывающе. И, наконец, они были одеты в униформу штурмовиков, что сразу привлекало внимание. Вряд ли налетчики стали бы так назойливо мозолить глаза всем вокруг.