Дело марсианцев

Просунув кинжал в щель, Тихон подцепил язычок замка и оттянул его вбок. Размякшая от сырости древесина не хотела подаваться, но поэт приналег на нее всей массою и с негромким хрустом победил замок. В лицо пахнуло плесенью от старой мебели, натолканной на веранду. «Свечу бы или колбу химическую», – подумал граф Балиор и притворил за собой дверь, но запирать ее не стал, чтобы не возиться при отступлении.

До его слуха донесли веселые голоса из гостиной. Старясь ступать так, чтобы половицы не заскрипели, поэт двинулся по черному коридору, касаясь стены рукою. Пальцы наткнулись на картину, и он поспешно отдернул их, чтобы не обрушить произведение искусства на пол. По бокам остались библиотека с курительной, но заглядывать в них он не стал, а сразу отправился на второй этаж. Подслушивать разговор татей с Манефою никакого желания не возникло – явного смысла в этом поэт не видел. Скорее всего, вертопрашка любезничает с отцовыми прихвостнями, обмениваясь с ними сальностями в духе Тихоновых виршей. От такой мысли кровь прилила к лицу поэта, и он стиснул кулаки от гнева и досады на себя прежнего, изнемогавшего от страсти к прелестной девице Дидимовой.

«Довольно ее вспоминать!» – осадил он себя и продолжил путь наверх.

Ветер ощутимо задувал по коридору, шевеля одежду и черные букли графа Балиора – как видно, балконная дверца отчего-то была приоткрыта, так же как и кабинет Акинфия. Тихон заглянул в щель и увидел друга склонившимся над столом с пером в руке.

– Манефушка, ты? – спросил он.

– Я бы не стал шуметь на твоем месте, – отозвался поэт и затворил за собой дверь.

Уповал он только на спокойствие и выдержку отставного поручика, который не ударится в крик при виде старого товарища. И верно: Акинфий лишь воздел в удивлении брови и отложил перо в сторону, но вскакивать не стал.

– Тихон? Как ты сюда попал?

– Через садовую дверь.

– Но…

– Пришлось взломать, извини. Нас не слышно?

– Не хочешь встречаться с рудничными татями? – криво ухмыльнулся механик.

Тихон уселся сбоку от стола и наткнулся взглядом на пузырек с ядом, который он выложил тут вчера. Рядом с ним так и лежали три тонких железных стрелы. Поэт взял одну из них и повертел пальцами, отчего Акинфий неожиданно изменился лицом и сделал движение в сторону выхода.

– Не узнаю тебя, друже, – укоризненно сказал граф Балиор, и механик замер, а потом виновато улыбнулся. – Неужто дидимовские тати тебе стали как родные братья, и ты готов бежать к ним за помощью, чтобы они меня прирезали?

– Прости, братишка, я в последние дни сам не свой, – повинился Акинфий. – Столько глупостей натворил, что еще одна – сущая мелочь… Да ведь они сами того и гляди нагрянут, куда денешься?

– Потолкуем или на ножах подеремся, выбор невелик.

– Ну, коли так… Берегись, впрочем, у Фаддея пистоль имеется.

Тихон увидел на краю стола известное сочинение «Système de la Nature» и подле него стопку рукописных листков со звонким заголовком «Устав Природы».

– Давно ли ты стал вольнодумцем? – неприятно поразился поэт.

– То для себя, между делом балуюсь, все одно не напечатают, – отмахнулся Акинфий. – Меня как ученого многие явления занимают, а не только всеми признанные… Вот, погляди лучше сюда, по заказу самого Дидимова паровой воздухолет разрабатываю.

Ученый развел руки в стороны, будто являя перед взором друга обширный документ, расстеленный на столе. Тот и в самом деле содержал малопонятные символы, схемы со стрелками и кругами, а также замысловатые формулы типа невтоновских, коими полны труды великого аглицкого гения.

– Так ты теперь у Дидимова в услужении? Забыл, как его тати чуть тебя не порешили?

– Он заплатил мне за постройку будущей летательной машины и за лечение, приказал доставить разбитый тобою аппарат и обещал помощь людьми в его починке и усовершенствовании.

– Может, и еще чего посулил?

– Верно. – Акинфий отвел взгляд. – Манефу мне в жены отдать, ежели я не стану тебя привечать и ему выдам… Или благ посулю несметных, каковые он тебе обеспечит после выборов.

– А знаешь ли, что она сейчас в компании с Фаддеем и Накладовым веселится?

– Это неважно, – с отголоском боли, но твердо ответил механик. – Что ты понимаешь в истинных чувствах, стихоплет? Она выказала мне свое искреннее расположение и покорность отцовой воле, мы вчера трапезой скрепили наш устный уговор. И Дидимов, ежели помнишь, не простой заводчик, а дворянин, самой Императрицей за его заслуги отмеченный.

Поэт не узнавал друга. Он ли – испытанный в боях отставной прапорщик, верный соратник фельдмаршала Салтыкова? Талантливый ученый и прозорливый испытатель механизмов, наконец? Эх, что с человеком слепая любовь творит! И ведь не расскажешь такому обо всем, чему стал свидетелем в руднике, да какие услады от девицы Дидимовой в небесах и в избушке приобрел – враз возненавидит, терзаться ревностью начнет! Нет, граф Балиор не мог выставить друга на посмешище в его собственных глазах, также как и позволить ему играть роль игрушки в руках могущественного заводчика. Но что он мог поделать?