«Дело» Нарбута-Колченогого

Под пером Александра Мохова формулировка старого, десятилетней давности, исключения Нарбута из партии получила новую редакцию: «за сокрытие данных показаний в деникинской разведке». А ещё через три дня в обвинительном заключении по следственному делу № 2998 А.В. Мохов ещё более «ужесточил» эту формулировку, написав: «исключён за сокрытие данных о службе в деникинской разведке в 1919 году». Своё «согласен» зафиксировал под текстом обвинительного заключения исполняющий обязанности начальника 4 отдела старший лейтенант госбезопасности М.Э. Боген. Вот как он внедрял в работу здешней следственной практики привезенные из Москвы новые методы, – рассказывал помощник начальника III отдела младший лейтенант госбезопасности А.И. Баранов: «Боген, избивая арестованных, приговаривал: «Это от ЦК, это от наркома, это от партии и т. д.». «Боген лично мне велел избить человека, которого я ударил один раз по шее за то, что он плюнул и ударил меня по боку, – пояснил на допросе Михаил Константинович Горский и добавил: – Сперанский через оперуполномоченного III отдела Баранова приказывал мне бить Школьника для того, чтобы в 24 часа его «раскрыть» для Москвы…»

Опираясь на упомянутые выше «следственные» методы, 7 апреля 1938 года дело девяти саботажников со 2-го карантинно-пересыльного пункта, увенчанное обвинительным заключением, было представлено на рассмотрение Тройки УНКВД по «Дальстрою». Самым лаконичным решением в ходе исполнения ежовского приказа № 00447 в магаданском лагере «Дальстрой» могло быть только одно-единственное слово – расстрел. И оно прозвучало.

14 апреля 1938 года (в день пятидесятилетия Владимира Нарбута!) в уже упоминавшемся выше карантино-пересыльном пункте № 2 расстрельные постановления Тройки были приведены в исполнение. Акты расстрелов подписывались обычно двумя лицами – ответственным организатором этой акции (в Магадане им почти всегда был начальник Управления УНКВД Владимир Михайлович Сперанский) и её исполнителем. Роль исполнителя в Магадане чаще других играл начальник внутренней тюрьмы УНКВД по «Дальстрою» И.П. Кузьменков. Подписи его и В.М. Сперанского стоят и под расстрельным актом за 14 апреля 1938 года. В тот день в Магадане было расстреляно всего 176 человек, в том числе и Владимир Иванович Нарбут – замечательный русский поэт, от которого в конце тяжёлой измученной жизни остались только столбики необыкновенных стихов, в которых трепещущим нервом бьётся эхо горячей, страшной, кровавой и обжигающей душу эпохи:

От сладкой человечинки вороны
в задах отяжелели, и легла,
зобы нахохлив, просинью калёной
сухая ночь на оба их крыла.
О, эти звёзды! Жуткие… нагие,
как растопыренные пятерни, –
над городом, застывшим в летаргии:
на левый бок его переверни…
Тяжёлые (прошу) повремените,
нырнув в огромный, выбитый ухаб,
знакомая земля звенит в зените
и – голубой прозрачный гул так слаб…
Что с нами сталось?.. Крепли в заговорах
бунтовщики, блистая медью жабр,
пока широких прокламаций ворох
из-под полы не подметнул Октябрь.
И все: солдаты, швейки, металлисты –
о, пролетарий! – Робеспьер, Марат.
Багрянороднейший! Пунцоволистый!
На смерть, на жизнь не ты ли дал наряд?
Вот так!
Нарезанные в тёмном дуле,
мы в громкий порох превращаем пыл…
Не саблей по глазницам стебанули:
нет, то Октябрь стихию ослепил!

Октябрь не одного ослепил своим разлившимся по просторам России опаляющим души заревом, так что спасти человека от этого сжигающего жара может только настоящая любовь. О её неиссякаемой силе свидетельствуют письма Владимира Нарбута, отправлявшиеся им его жене Серафиме из продутых ледяными ветрами далёких колымских лагерей. Они трогают сердца читающих не меньше, чем написанные им в течение всей его жизни стихи:

1.

г. Владивосток 29/IX – 1973.

Дорогая, родная моя Мусенька.