«Дело» Нарбута-Колченогого

Моим первым следователем был известный тебе старший лейтенант Н.X. Шиваров (из 6-го отделения 4-го отдела), его заменил позже ст. лейтенант Ильюшин, он и заканчивал следствие по моему делу. Другим следователем (из 3-го отделения 4-го отдела) был также известный тебе лейтенант А-др Станисл. Красовский. Они-то оба и говорили мне, что мой литературный архив будет мне возвращён. Сдержали ли они своё слово?.. В следующем письме я пошлю тебе доверенность на дополучение остатка гонорара в «Сов[етском] Писателе» за мою невышедшую книжку стихов (не вышедшую не по моей вине). Есть ли у тебя договор на этот сборник, – там был проставлен 8-ми месячный срок для издания рукописи? А издательство его, этот срок, просрочило… Посоветуйся, с кем надо, может, тебе и удастся, при чужой помощи, получить остаток гонорара (1500–2000 рубл[ей])… Вот и вся моя деловая сторона, Мусенька. Самое же дорогое сейчас – да и впредь будет! – для меня: это вести от тебя. Они буквально окрыляют, преображают меня! Я забываю тогда про всё на свете… Как живут: Севочка, Леля, Игорёнок, Софья Николаевна, Юрий Карлович? Что нового у вас там, в Московских палестинах? Наверно, у вас уже глубокая осень, слякоть? (Смотри, мордочка, за собою!) Праздник 20-летия на носу… Пиши мне, Мусенька, как можно чаще, радуй меня, голубчик мой дорогой! В случае отъезда буду телеграфировать. Не знаю, как быть с тёплой одеждой и брюками (они разлезлись вконец), – особенно нужно теплое бельё. Но сейчас, прошу тебя, не думай об этом, так как я ещё не знаю – где окажусь. К тюремному житью-бытью применимо в пище и одежде одно: поскромнее, покрепче, потеплее, посытнее, подешевле… Маленький мой, сероглазый. Крепко, крепко тебя обнимаю и целую, как могу, сильно. Всем горячий привет. Твой мама.

3.

27/XI–37 г. г. Магадан («Дальстрой»).

Здравствуй, здравствуй, родненькая моя девочка! Только что (25/XI), после 8-ми дневного морского плавания по Японскому и Охотскому морю, – плавания, перенесённого мной, в общем, благополучно, даже хорошо – прибыл я, наконец, в Колыму (бухта Нагаево, г. Магадан). Сообщаю тебе, дорогая моя Мусенька, тот адрес, по которому, в крайнем случае (точный адрес сообщу позже, по прибытии на постоянное место, радиограммой), можно посылать мне корреспонденцию (письма и телеграммы) на Колыму: ДВК (т. е., Дальне-Восточный Край), Бухта Нагаево, почтовый ящик № 3 – мне. По этому адресу письма и телеграммы будут направлены на место моего постоянного жительства, в ту командировку, где я буду находиться. Это – первое, мальчик мой нежный. Вчера осмотрел меня, довольно поверхностно (но и так, впрочем, видна моя инвалидность) врач и дал определение: вторая категория – отдельные работы. Это означает, как объяснили мне, что от тяжёлых физических работ я освобождён по инвалидности, а буду использован на тех или иных, отдельных работах (сторож, культработник, напр[имер], и т. п.). Поживём – увидим, как сложатся дальнейшие мои житейские обстоятельства. Здесь уже настоящая зима. Великолепен ландшафт: оснеженные горы («сопки»), на них фиолетовые голые, редкие леса. Величественно, если к этому добавить засиненное зимнее небо, горизонт, ледяной каменистый морской берег, ледяную, совершенно искажённую холодом, как бы скрежещущую, зелёную с пробелью, бурную океанскую воду… Это надо видеть, чтобы почувствовать! Я обязательно где-либо использую эту подлинную «северность», северный озноб природы для своих стихов… Вообще, маленький мой сынок, Симусенька моя, как это ни странно, – тут возникло много лирического подъёма. Вправду, родненькая! Объясняю это колоссальными душевными переживаниями, испытанными мной за эти 13 мес[яцев] заключения (сегодня, кстати, этот печальный юбилей)… Лишь бы разрешили только мне писать здесь стихи, – не писать будет, убеждён теперь, для меня мучительно. А что же, мама, может, и нужно было это потрясение, чтобы вернуть меня к стихам:

…И тебе не надоело, муза,
Лодырничать, клянчить, поводырничать,
Ждать, когда сутулый поднимусь я,
Как тому назад годов четырнадцать!..