Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Меня удивило, что отнюдь не Огар – в, а Наталья первая обратилась ко мне с просьбой о содействии. Быстрая, резкая в движениях и словах, с короткими стрижеными волосами – большая редкость в ту пору, – она стала для меня образчиком женщины нового поколения, намного более свободной и смелой, чем мы. Впоследствии я в этом уверилась, когда услышала, что во время ареста мужчин Наталья повела себя умно и решительно. Она сумела предупредить Огар – ва о возможном аресте, своей искренней и горячей защитой настроила судей в пользу оклеветанных, и тем самым способствовала их освобождению. Но все это происходило много позже.

Тогда, в Петербурге, просьба Натальи Тучк – ой казалась мне вполне естественной, и я обещала похлопотать о разводе. Могла ли я подумать, что Мари бешено ему воспротивится? Словно вовсе не она покинула Огар – ва, не она не пожелала возвратиться с ним в Россию, не она – предпочла ему другого. И вот теперь в доме на окраине Парижа, сидя друг против друга по обеим сторонам чайного стола, мы с Мари вновь и вновь возвращались к этой болезненной для нее теме.

– Ты не представляешь, – говорила Мари, – и щеки ее начинали рдеть – то ли от волнения, то ли от красного вина, которое она пила не переставая, – ты не представляешь, Eudoxie, как дружно взялись за меня так называемые «друзья Огар – ва». Из Петербурга шли письма от вас – с бесконечными заклинаниями: дай развод, дай развод, дай развод. Здесь в Париже меня осаждали Герц – н, его жена и неразлучные с ними Гервеги, Георг и Эмма.

Какое отношение к Огар – ву – хочу я спросить – имела Эмма Гервег? Возможно, ее муж мимолетно видел Огар – ва в Париже, но Эмма… она никогда о нем даже не слыхала. И вот эти четверо на все лады, на русском, французском и родном для Гервегов немецком вдували мне в уши одну и ту же нехитрую мелодию: дай развод, дай развод, дай развод.

Вот им, развод, – она сделала пальцами неприличный жест, – пусть получат! Разве будет честно, Eudoxie, если человек, принесший мне столько страданий, не оправдавший моих девических надежд, тот, на кого я потратила столько свежих сил, будет теперь смеяться надо мною на пару со своей «молодой женой»? Разве это не верх несправедливости?

Она смотрела на меня, и глаза ее горели ненавистью и отчаянием. Бедная, бедная Мари! Как была я похожа на нее, когда писала свое злое письмо к Некр – ву! Как душила меня такая же непонятная ненависть, как отвратителен был мне тот, кто, потеряв ребенка, мог спокойно есть бифштекс, играть в карты, делать свои обычные дела… О бедное, бедное, больное и изломанное женское сердце…

Мари не отпускала меня до самой ночи, так что мне пришлось остаться у нее ночевать на старом диване, вытащенном из коридора. На следующее утро за чашкой кофе Мари принялась строить планы, как она переедет из этого гадкого места, как отправится путешествовать… Она знала, что ее денежные дела теперь в моих руках и ждала улучшения своего положения. Я однако не могла ей не сказать:

– Не уверена, Мари, что тебе хватит денег на покупку дома. Кстати, как твоя мечта перебраться в Америку? Продолжаешь ли ты видеться с Еленой Хазатт?

– Она уехала на родину и не подает о себе вестей. Возможно, вышла замуж и сделалась плантаторшей… Или у них в Бостоне нет плантаций? Некоторое время назад ко мне заходил ее младший брат, Пол, будущий адвокат – весьма забавное создание. Он приехал в Париж развлечься после тяжелой учебы и удивил меня знанием всех самых пикантных и пряных парижских уголков. Может, только Сократик знал столько же…

Она закашлялась и закрыла рот рукой.

– Извини меня, Мари, ты упомянула Сократа. Вы с ним расстались… навсегда?

– Ты думаешь, я по – прежнему его люблю? Нет, Eudoxie, Сократик – одно из моих увлечений, не более. Я думаю, что и он уже полностью освободился от мыслей обо мне. И прекрасно.

Кофейная ложечка в ее руках дрожала, она положила ее на блюдце.

– Сейчас ко мне ходит один польский музыкант, кларнетист, слабое утонченное существо, сущий ребенок… – Ее голос пресекся. – И тоже не то. Всю жизнь я искала и продолжаю искать мужчину своей жизни. Где он? Почему его нет?

Она опустила голову и прикрыла глаза рукой, слезы капали в чашку. Мари поднялась, быстро подошла к буфету и вынула оттуда бутылку лафита.

– Выпьешь со мной?

– Что ты! Утром! Побойся Бога!

– Какая разница – утром ли, вечером, – если душа болит? Она плеснула вина в высокий бокал и выпила как лекарство, зажмурившись, до дна. Когда она заговорила, голос ее был уже более уверенным:

– Ты знаешь, моя мать была из грузинских княжон, а в Грузии мужчина – доблестный воин, храбрец, готовый с барсом сразиться ради избранницы. В детстве маман читала нам с сестрой стихи, она сама перевела на русский строчки из одного древнего поэта. Вот послушай. Девушка – царевна в заточенье пишет письмо своему любезному:

Я гляжу вокруг, мой милый, —
Вижу только мрак постылый.
Ты сразись со злою силой —
Или встречусь я с могилой.