Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр – не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Палашками; страны, где наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей.

Он повторил про себя удачный оборот «корпорации разных служебных воров и грабителей», порадовался его беспощадной точности и продолжил:

Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть.

Подумал, что обязательно следует написать о суде, испокон веку, соединенном в сознании русских людей с «неправдой».

А Ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого нашли Вы в словах глупой бабы в повести Пушкина, и по разуму которого должно пороть и правого и виноватого? Да это и так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого, если ему нечем откупиться от преступления – быть без вины виноватым! И такая – то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления! Не может быть! Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или – не смею досказать моей мысли…

Ходили слухи, что своей новой книгой Гоголь хотел отблагодарить царствующую семью: государь и государыня каждый в свое время подарили ему по бриллиантовому перстню, государыня освободила его от платы за ученье сестер, оба ссужали ему крупные суммы на прожитие… Шептались, что Гоголь хочет стать воспитателем у сына наследника. Цитировалось гоголевское письмо к министру просвещения Уварову, где писатель говорил, что будет доволен своими произведениями, когда ими будет доволен государь император. Именно на это он намекал, скрыв свой намек за многоточием.

Завершив пассаж, он перевел дыхание, поднялся со стула и плюхнулся на диван в полном изнеможении. Сейчас он подберет с полу исписанные листы и пойдет с Анненковым обедать в плохонький местный ресторанчик. Писание отнимало последние силы, так необходимые для жизни, но одновременно поднимало тонус, давало чувство, что делает он сейчас самое важное в мире дело, и не для себя одного – для России.

На следующее утро, возвращаясь с источника, он поймал себя на том, что механически повторяет и даже почти напевает про себя уваровскую формулу «самодержавие, православие, народность», «самодержавие, православие, народность», «православие, самодержавие, народ…». Сегодня ему предстояло с ней сразиться, найти аргументы, показывающие ее фальшь и неистинность. Самодержавная власть и церковь были опорой российского государства, ему выпало поколебать эту опору хотя бы в теории. Однако стоит ли внуку сельского священника трогать православную церковь? Власть церковная туго срослась с государственной. Обе эти силы, буде дойдет до них его хула, сметут его как пылинку, не пощадят ни его, ни Мари, ни маленькой Олечки… Но какой – то вихрь уже подхватил его и не давал остановиться.

К столу он почти бежал, чтобы вывести на белом листе мощное начало следующей части: