Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Не буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил сочувствия и уронил Вас в глазах даже людей, в других отношениях очень близких к Вам по их направлению. Что касается до меня лично, предоставляю Вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия (оно покойно, да, говорят, и выгодно для Вас); только продолжайте благоразумно созерцать ее из Вашего прекрасного далека: вблизи – то она не так красива и не так безопасна… Замечу только одно: когда европейцем, особенно католиком, овладевает религиозный дух, – он делается обличителем неправой власти, подобно еврейским пророкам, обличавшим в беззаконии сильных земли. У нас же наоборот, постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей – психиатров под именем religiosa mania, он тотчас земному богу подкурит больше, чем небесному, да еще так хватит через край, что тот и хотел бы наградить его за рабское усердие, да видит, что этим скомпрометировал бы себя в глазах общества… Бестия наш брат, русский человек!

– Баста. На сегодня хватит, завтра окончу, – сказал он сам себе и дружески кивнул спускавшемуся по лестнице Павлу Васильевичу – тот проживал в мансарде, на втором этаже. Было время обеда, и Анненков, подхватив друга под руку, отправился с ним в маленький ресторанчик на соседней улице, где он, Анненков, молодецки скрашивал безвкусную немецкую еду бутылкой рейнвейна, а его сотрапезник, глядя в тарелку, бормотал русские фразы, словно проверяя их на слух.

Утром следующего дня случилось небольшое происшествие. Когда в шестом часу, ежась от утренней прохлады, он подошел к источнику, возле одного из кранов стояла довольно странная пара: пожилой мужчина на подагрических ногах с добродушнейшей физиономией и молодая девица, в капоре на ленточках, с решительным выражением лица. Девица, скорей всего, дочь старика, подставляла стакан под струю и резким повелительным жестом подавала его отцу, словно говоря, что он просто обязан это выпить. Тот забавными гримасами, движениями тела и недовольным ворчанием показывал ей, что пить не хочет и не будет.

Он посочувствовал старику. Доктор Цемплин назначил ему, наряду с ослиным и козьим молоком, выпивать ежеутренне от двух до шести стаканов минеральной воды. Выпивать такое количество воды было для него мучительно, приходилось напрягать волю. Подойдя в своему крану, он последовательно стал наполнять свой стакан (это был последний, завершающий цикл), и одну за другой, почти без промежутков, влил в себя все шесть положенных порций. Старик, между тем, продолжал кочевряжиться, искоса наблюдая за «соседом». Когда тот уже отходил от крана, старичок подковылял к нему на своих разбитых пухлых и кривых ногах и, показывая на себя, произнес с некоторой даже гордостью несколько слов на своем языке, что – то похожее на «айм – америкэн, бостон».