Дело побежденного бронтозавра

На взгляд какого-нибудь штатского педанта, все это могло звучать отрывочно и бессистемно. Но это было совершенно неважно. Гораздо важнее было постулировать главные идеи, а уж связать их вместе и придать им округлую форму можно будет и позже.

Он явственно ощущал, как муза плещет над ним крылами, как вдохновение осеняет его и вздымает над бренной земной поверхностью. Верно, такие же чувства испытывали Пушкин, и Гоголь, и другие корифеи русской литературы, которым сейчас до такой степени уподобился Ухач-Огорович, что возьми его за погоны и разверни в профиль, то и не отличить было — вылитый писатель, да еще высочайшего разбора притом!

В этот миг, однако, в дверь стукнули. Муза мгновенно сникла, убрала свою лютню, и полковник вновь почувствовал себя на грешной земле на должности интенданта.

— Ну что там еще? — заворчал Николай Александрович.

Можно было бы, конечно, ничего не говорить и сделать вид, что ты пребываешь в интендантских эмпиреях, а если кому надо, тот пусть дождется окончания его беседы с небожителями. Но Николай Александрович не решился так поступить по одной простой причине — у него зачесались погоны. Вы скажете, конечно, что это невозможная с точки зрения медицины история, ведь погоны для человеческого тела вещь внешняя, на них нет ни кожи, ни нервных окончаний, чтобы чесаться. И, однако, из песни слова не выкинешь — погоны чесались, во всяком случае, сам полковник был в этом свято убежден. А когда погоны начинали чесаться, это была верная примета грядущей проверки — неважно, по разведочной ли части, или по хозяйственной.

Дверь приоткрылась. На пороге, вытянувшись и богатырски выпятив грудь, стоял денщик Семен. Полковник поглядел на него драконьим взглядом: ну?!

— Так что дозвольте доложить, вашблагородь, обоз прибыл, — вполголоса сказал Семен.

Ухач-Огорович бросил перо и нахмурился:

— Опять ограбили?

— Никак нет, — отвечал денщик. — Целехонький. Вот только…

Он сделал скорбную мину и затоптался.

— Ну что еще? — с раздражением спросил полковник.

— Поручика Сабанеева убили…

Несколько секунд начальство глядело на Семена совершенно круглыми глазами. Как то есть — убили? Кто?!

Денщик открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его довольно бесцеремонно отодвинули в сторону, и в кабинет вошел Загорский. На нем была теплая стеганая куртка и вязаная шапка.

— Да, — сказал он, внимательно глядя на полковника, — такая вот печальная весть. Поручик был убит во время нападения на конвой банды хунхузов. Так сказать, героическая гибель при защите военного имущества.

Ошарашенный Николай Александрович затряс головой. Но как же это, помилуйте, могло случиться? А Иоселиани что же? Он-то где был?

Если верить Загорскому, Иоселиани был на своем месте, однако его хунхузская пуля миновала.

— Ну, еще бы, — хмыкнул полковник, — я был бы сильно удивлен, если бы…

Тут он вдруг умолк, словно испугался сболтнуть что-то непозволительное, и, с подозрением глядя на пришельца, осведомился, кто он, собственно, такой.

Статский советник представился и даже показал Ухачу свое предписание. Тот взял бумагу прыгающими руками и несколько времени только тупо смотрел в нее, не разбирая ни слова — текст расплывался у него в глазах от страха. Вот и оно, панически думал полковник, вот вам и комиссия. Он бросил испуганный взгляд на медальное лицо статского советника. А что вы думаете, такой может не только проверку провести, но и с должности снять, и под трибунал отправить. Однако что же ему делать теперь?

Так и не рассмотрев толком бумагу, которая была ему дана, полковник вернул ее хозяину. Почему-то в глаза ему бросилось простое железное кольцо, которое носил на пальце статский советник. Тоже какой-нибудь масонский знак, подумал он с ужасом, кругом одни масоны!

— Так чем могу служить? — сказал он неожиданно высоким и фальшивым голосом, как если бы курица вдруг решила пропеть петухом.

— Ничего особенного, — отвечал Нестор Васильевич. — Я тут ненадолго и поеду дальше вперед, к линии фронта.

— Так… — кивнул Ухач, почему-то холодея.

Да что, в самом деле, за чертовщина, почему он так боится этого штатского? Ведь не с инспекцией же, в самом деле, тот прибыл. Предписание его, он успел заметить, составлено Отдельным жандармским корпусом, а какое сейчас отношение жандармы имеют к его интендантским делам? Никакого! Так, значит, и бояться нечего. Немного приободрившись, он посмотрел на статского советника почти смело.

— Поскольку ехать я буду через линию фронта, мне понадобится уже документ лично от вас — с тем, чтобы меня всюду пропускали и содействовали мне по мере сил, — продолжал Загорский. — Я бы, конечно, мог и дальше ехать со своими бумагами, но боюсь, что жандармское предписание нашим храбрым воинам не указ. Не хотелось бы вести долгие просветительские беседы с каждым казачьим разъездом. Вы меня понимаете?