Дело побежденного бронтозавра

Ухач-Огорович отвечал, что столовая, само собой, имеется, но не будет же его высокородие трапезничать с нижними чинами! Офицерам обычно готовят денщики, или заказывается в той же столовой отдельный обед. Так же можно поступить и в этот раз. Есть у дорогих гостей какие-то предпочтения в смысле блюд?

— На ваш вкус, — вежливо отвечал статский советник.

— Очень хорошо, — потер руки полковник, — так я распоряжусь?

— И не забудьте об Иоселиани, — напомнил Нестор Васильевич.

Полковник успокаивающе кивнул: да-да, разумеется. И немедленно покинул дом.

Загорский с помощником осмотрели обстановку. Она была на удивление лаконичной — беленые стены, несколько железных кроватей со стоящими рядом тумбочками, два стола, пяток крепких деревянных стульев. Ни диванов, ни кресел, ни шкафов, не говоря уже про какие-нибудь зеркала. В подсобном помещении стоял умывальник и несколько ночных горшков.

— Тебе не кажется, что здание это больше похоже на тюрьму, чем на какой-нибудь гостевой дом? — осведомился Нестор Васильевич.

Ганцзалин кивнул согласно: лично ему особенно не понравились решетки на окнах.

— С другой стороны, — размышлял Загорский вслух, — полковник прав в том смысле, что штаб расположен в диком лесу, где много опасных хищников.

— Тогда почему у него самого в кабинете нет никаких решеток, а только ставни? — резонно заметил помощник.

Нестор Васильевич посчитал этот вопрос вполне законным. Впрочем, похоже, что штаб организовали на месте зимовья лесорубов и дома тут строились в разное время. Какие-то оказались снабжены решетками, какие-то — только ставнями.

— Но почему нас посадили в решеточный дом? — не унимался помощник. — Здесь должен сидеть Иоселиани!

Статский советник заметил, что, может быть, здесь не один дом с решетками. Куда-то сажают преступников и подозреваемых, а куда-то — гостей. Впрочем, с этим можно будет разобраться попозже. Близится вечер. Нужно будет поужинать и отправиться допрашивать начальника конвоя.

Тем временем Ухач-Огорович отправился вовсе не на кухню, как можно было подумать, а в противную сторону. Шел он недолго, минут пять, пока не добрался наконец до скромного, но очень крепкого деревянного домика. Не стучась, толкнул дубовую дверь и вошел внутрь. Затем миновал теплые сени и оказался в горнице.

Здесь царило диковинное смешение стилей. В красном углу, как и положено в русской избе, располагался иконостас — Иисус, Богородица, святитель Николай, поверх них — Святая Троица. Однако на этом традиционная русскость и заканчивалась. По стенам висели сомнительного содержания лубочные картины, по-китайски называемые хуа́н-чжи, или, иначе, желтые бумажки. На бумажки эти не то что святителю Николаю, но даже и простому русскому крестьянину смотреть было зазорно. Нет сомнений, что православному человеку не хватило бы слюны, чтобы отплеваться от подобного соблазна, однако хозяину дома, очевидно, все это не казалось сколько-нибудь вызывающим.

Имелась тут большая беленая печь, обеденный стол и накрытые шерстяными пледами лавки. На одной из лавок с рюмкой коньяка в руке и полуголой девицей на коленях сидел Мераб Иоселиани.

— Вас хлебом не корми — дай с барышнями покуролесить, — поморщился полковник, обрушиваясь на соседнюю лавку. Лавка крякнула и даже, кажется, сказала что-то на своем мебельном языке, но ее никто не слушал.

— Э, слушай, дорогой, зачем барышни? — обиделся Иоселиани. — Это мадемуазель Жужу, она певица!

— Я этой певице даю полминуты на сборы, и чтоб духу ее здесь не было, — сурово отвечал Николай Александрович.

Жужу, искушенная в начальственных интонациях, не стала изображать выпускницу Смольного института, быстро подхватилась, обулась, накинула шубку и побежала к двери.

— Стой, — внезапно остановил ее полковник. — Сколько тут сейчас твоих товарок?

— Две еще, — отвечала девица, — мадемуазель Рози и мадемуазель Жанетт. Изволите сюда их позвать?

— Изволю, но не нынче, — отвечал полковник. — А сейчас беги к денщику моему Семену, пусть он вас всех троих соберет, и чтоб через полчаса были готовы станцевать канкан.

— С денщиком? — удивилась Жужу.

— Нет, дура, танцевать будете сами, а Семен вам все организует. Брысь!

Мадемуазель пыталась сказать, что полчаса для подготовки канкана — это мало, один туалет займет больше, но полковник шикнул на нее и пообещал расстрелять по законам военного времени. После этого всякие дискуссии были исчерпаны сами собой, а мадемуазель Жужу со скоростью артиллерийского снаряда устремилась вон.

Ухач-Огорович проводил ее хмурым взглядом и повернулся к грузину. Лицо его было кислым.

— Поздравляю, друг мой, — процедил он, — порученное вам дело вы блистательно провалили…

При этих словах физиономия Иоселиани приняла обиженный вид.

— Слушай, зачем плохо говоришь? Зачем такие слова: «блистательно… друг мой»? Я что, виноват, что это высокородие откуда-то явилось? Конвой не ограбили, поручика убили — все Мераб виноват, да?