Дело Саввы Морозова

Правда, неожиданно возникла одна неприятность. Новый камердинер, мальчонка симпатичный да бойкий, приглянулся горничной Зинаиды Григорьевны, Евдокии, или, попросту говоря, Дуняше. Девушка она была высокая, в теле, чем ее привлек малолетка, сложно даже сказать. Впрочем, пожалуй, что и нет, не сложно. Ника-Никанор и в девичьем облике была симпатичной, а уж когда она в мальчика переоделась, то и вовсе глаз было не отвести – чистый ангелочек. И хоть передвигался Никанор подчеркнуто неуклюже, по-мужичьи, и голосом старался говорить хриплым и низким, все же выглядел он весьма привлекательно.

Это-то и сгубило Дуню. Жили они на разных половинах дома: Никанор на мужской, Дуня на женской, поэтому поначалу почти не встречались. Однако Морозов часто завтракал вместе с женой и детьми, тут они и пересеклись волей-неволей. И видимо, пока Никанор, стоя за стулом хозяина, скучливо озирал комнату, откуда-то с потолка слетел древнегреческий амур – толстенький, голенький, крылатый – и выстрелил разомлевшей Дуняше прямо в нестойкое ее девичье сердце.

Как говорит старинная пословица, любовь зла, полюбишь и козла. Так оно примерно и вышло с Дуней, только в качестве зловредного парнокопытного совершенно неожиданно выступила барышня. В оправдание Дуни можем сказать, что она никак не могла знать, что за бойким видом четырнадцатилетнего юнца скрывается женщина, как это, скажем, делают в театрах, когда хотят изобразить подростка, а мужчины все либо слишком грубы, либо старообразны. Вот тогда-то берется барышня посубтильнее и одевается в мальчонку. Но этого ничего, опять же, не знала да и знать не могла горничная госпожи Морозовой.

Очень скоро Никанор стал ловить на себе нежные и даже прямо поощрительные взгляды Дуняши. Может, конечно, настоящий мальчишка-подросток и не распознал бы эти взгляды или не понял их тайного значения, но Нике они были совершенно ясны и категорически ей не понравились. И дело было не в том, что Дуняша была какая-нибудь там некрасивая или и вовсе кривобокая. Нет, она была статная высокая девушка с русыми волосами, небольшим пухлым ртом, серыми глазами и соболиными бровями такой формы, как будто она все время на что-то удивляется или даже чего-то очень приятного ждет от окружающего мира. На таких девушек очень хорошо откликаются среднего возраста мужчины, полагая, что приятного ждут именно от них. Но загвоздка состояла в том, что Никанор не был мужчиной среднего возраста и вообще не был мужчиной, так что девушки, пусть даже и самые красивые, никак не могли быть ему интересны, да и он сам ничего особенно приятного дать им не мог. Вот потому и делал он вид, что либо не понимает всех этих взглядов, либо и вовсе их не замечает.

Дуняша, однако, не сдалась. Она взяла в обычай забегать на мужскую половину как будто по делам, хотя, между нами говоря, никаких дел у нее там не было и быть не могло. Завидев Никанора, она вдруг заливалась громким смехом, ужасно глупым, на его взгляд, или спрашивала что-то бестолковое или просто, проходя мимо, пыталась задеть его плечом.

Разумеется, никакой обычный мальчишка не смог бы вытерпеть такого внимания и очень скоро наверняка совершил бы грехопадение с назойливой прелестницей. Но Ника-Никанор терпела это все почти безмятежно и только время от времени с легким беспокойством думала о том, как далеко может пойти Дуняша в своих притязаниях?

Очень скоро выяснилось, что далеко и даже весьма далеко. Раз, пробегая мимо, она как бы ненароком схватила камердинера за передок. Рука ее, как и следовало, легко проскользнула по ровному месту, не дававшему даже намеков на героический мужской орган. Горничная застыла на месте и выпучила глаза от изумления. В глазах этих тайный агент Никанор явственно прочитал свой немедленный провал.

К счастью, соображал он быстро. Повернулся к девушке и нарочито грубо сказал:

– Ну, чего уставилась? Агнец я Божий…

Дуняша хлопала ресницами, не понимая.

– Голубь белый, – попытался растолковать Никанор.

Но глаза горничной глядели на него все так же – испуганно и бессмысленно.

– Скопец я, скопец, – не выдержал Никанор.

В глазах ее наконец мелькнуло какое-то понимание. Она в ужасе закрыла рот руками.

– Господи, стыд-то какой!

И помчалась прочь. Однако далеко убежать не успела – где уж ей соперничать с Никой, которая полжизни провела на Хитровке, а там, знаете, от резвости ног иной раз само существование зависит.

В два счета догнал юный камердинер Дуняшу, схватил за запястье, сжал так, что та вскрикнула, остановил. Заговорил ровно, успокаивающе.

– Ты вот что, девка. Ты не волнуйся так, слышишь. Это не я так решил, это родичи мои в скопческую секту вошли и меня за ради богоугодного дела мужского естества лишили. Я уж потом от них сбежал, как постарше стал, но, сама понимаешь, изменить ничего не могу. Ты девушка хорошая, добрая, красивая, но ответить на любовь я тебе никак не способен, теперь, поди, и сама это понимаешь.