Дело Саввы Морозова

Пару секунд Ника только губами беззвучно шлепала, как выброшенная на берег рыба, потом собралась с силами и просипела:

– Ничего!

– Так уж и ничего? – усмехнулся Селивановский, вытаскивая из докторского своего саквояжа стетоскоп и медицинскую ложечку, с помощью которой все доктора осматривают горло пациентам. – А что же голос такой сиплый?

– А это я квасу холодного вчера дернул, – соврала Ника. – Вот голос и сел. Но не болит совсем ни капельки, честно-честно.

Доктор, однако, велел ей показать горло. Втайне надеясь, что этим дело и ограничится, Ника послушно открыла рот. Доктор недолгое время изучал открывшуюся перед ним картину, вид у него сделался озабоченным.

– Н-да, – сказал он, – горло у нас красное. Давай-ка легкие послушаем…

И он взялся за стетоскоп. Мозг у Ники работал лихорадочно.

– Что сидишь, – сказал доктор, – поднимай рубашку.

И выжидательно посмотрел на пациента. Тот, однако, оголяться не спешил.

– Доктор, – просипел жалобно, – а можно прямо через рубашку меня выслушать? Уж очень я щекотки боюсь, прямо со мной припадок может сделаться.

– Через рубашку? – переспросил Селивановский, лоб его прорезала задумчивая морщина. – Ну, давай через рубашку, что с тобой поделаешь.

Когда стетоскоп коснулся груди Ники, хоть и через рубашку, ей почудилось, что он как-то странно замер и даже завибрировал. Но это она списала на свое волнение, тем более что врач осмотрел ее довольно быстро и деловито.

– Ну, что ж, – сказал, – хрипов в легких нет, бронхи как будто тоже здоровы. Но надо лечиться, чтобы воспаление не опустилось дальше. Ты пока полежи, я выйду, выпишу тебе рецепт: будешь пить микстуру и горло полоскать.

И он оставил Нику в одиночестве. Та наконец выдохнула с облегчением: кажется, эскулап ничего не заметил. Даже погордилась собой немного – ловко это она выдумала со щекоткой. Впрочем, долго гордиться ей не пришлось – в дверь постучали.

Это ее удивило – чего стучать-то, чай, не ночь-полночь, открывай да заходи!

– Открыто, – сказала, – входите.

Дверь раскрылась, и в комнату вошел сам Савва Тимофеевич, а за ним – и доктор Селивановский.

– Ну, как здоровье, Никанор? – спросил Морозов без улыбки и как-то так странно выделил голосом имя камердинера, что у того не по-хорошему заныло сердце.

– Крайне странная история, – заметил доктор. – Я, видите ли, врач опытный, но такого со мной еще не случалось. Пришел лечить молодого человека, а он при ближайшем рассмотрении оказался барышней…

Услышав такое, Ника, как была, в одной нижней рубашке, бросилась к окну. Второй этаж, высоко, но уж лучше шею себе сломать, чем такой позор терпеть!

Однако выпрыгнуть в окно ей не удалось, Савва Тимофеевич перехватил ее крепкими своими ручищами и посадил обратно на кровать.

– Сиди тихо, – предупредил он. – Еще раз дернешься – свяжу!

Потом посмотрел на доктора. Вообще-то Морозов был удивлен не меньше эскулапа, он ведь и сам не знал, что под видом мальчишки Никанора работает у него красная девица.

– Как же она к вам проникла? – удивился Селивановский. – И главное, зачем?

Как проникла – это отдельная история, а вот зачем – это как раз и предстоит выяснить. Он бы хотел попросить уважаемого доктора, чтоб то, что тут сегодня случилось, оставалось бы между ними. То есть по возможности ни одной живой душе.

– Буду нем, как могила, – пообещал врач. – Однако рецепт оставлю: вашей барышне-крестьянке, кем бы она там ни была, необходимо лечение.

Мануфактур-советник сердечно поблагодарил доктора, и тот, несколько озадаченный, покинул комнату. Савва Тимофеевич сел на стул рядом с кроватью, посмотрел на Нику чрезвычайно внимательно и проговорил:

– Ну, рассказывай, Никанор, как ты дошел до жизни такой, что из мальчишки в девчонку перекидываешься без стыда и совести.

– Да не перекидываюсь я… – начала было Ника, но, посмотрев в глаза Морозову, умолкла.

Случилось все-таки то, чего она опасалась. И случилось, кажется, в худшем виде. Что можно ответить на такой прямой вопрос? Что не сама по себе втерлась она к Савве Тимофеевичу в доверие, а по наущению статского советника Загорского? Во-первых, не поверит он, скорее всего, а во-вторых, вранье это будет: ничего ей Загорский не говорил насчет того, чтобы лезть в дом Морозова, а, напротив, говорил, чтобы никуда не лезть. Она не послушалась – и вот сидит тут, как дурак на именинах. Да и что это значит – сказать про Загорского? Это значит выдать его со всеми потрохами, предать, когда он ей поверил. Нет, дорогие мои, совершенно это невозможно, просто никак.

Но что-то ведь все равно сказать надо, иначе явится сейчас полиция, городовой возьмет ее в наручники, а там следствие, суд – да и вперед на каторгу. А что такое каторга, знала она отлично. Время от времени появлялись на Хитровке бежавшие с каторги люди, и были это люди совсем отдельные, отличавшиеся даже от старых воров. Что-то вынуто было из этих людей, вернее всего – душа, из-за чего пребывали они большую часть времени в странной задумчивости, словно внутрь себя глядели, искали что-то – и не могли найти.