Дело Саввы Морозова

Нестор Васильевич заметил, что не следует называть армян и грузин армянцами и грузинцами. Это устарелая манера, сейчас обычно говорят армяне и грузины. На это помощник отвечал, что русский язык очень трудный, причем трудности его совершенно бессмысленные. Говорят же китайцы, японцы, немцы – так почему же не говорить армянцы, грузинцы и, например, еврейцы?

Статский советник отвечал, что раньше так и говорили. Однако в русском языке есть, с одной стороны, разные модели словообразования, с другой – традиция, которая, правда, подвержена изменениям. Человек цивилизованный следует всеобщей традиции, а дикая обезьяна выдумывает свою собственную.

– В таком случае помощником у вас работает дикая и к тому же совершенно белая обезьяна, – проговорил Ганцзалин, любуясь на себя в зеркале. – Я похож на какого-то вампира.

– Да, ты ужасен, – согласился Загорский. – На твоем фоне я много выигрываю в красоте. И пожалуй, имею все шансы завоевать сердце барышни Самохваловой. Хотя, признаюсь тебе, друг Ганцзалин, вся эта затея мне совершенно не по душе. Что, если она влюбится в меня по-настоящему?

Китаец отвечал, что непременно влюбится – куда же ей деваться? Если бы он был женщиной, он бы обязательно влюбился в такого красивого армяна, которым стал сейчас Загорский.

– Не армяна – армянина, – поправил его статский советник.

– И в него тоже, – согласился Ганцзалин. – Главное, чтобы ваши ухаживания заметил убийца. Если мы правы и он охотится за приданым Самохваловой, он попытается прикончить вас, как прикончил Терпсихорову. И тут уж только успевай – не зевай.

Загорский покачал головой. Как это все гладко рассказывает его помощник. А не хочет ли он сам попробовать побыть наживкой для убийцы, прежде чем засовывать хозяина в пасть акулы?

– У меня не получится, я не такой красивый, как вы, и на… ар-мя-ни-на не похож, – правильно, хоть и с трудом выговорил Ганцзалин.

И вот теперь красивый загримированный Загорский стоял перед Елизаветой Самохваловой, протягивая ей золотую ее парижскую сумочку. Барышня при этом смотрела на него такими глазами, что статскому советнику сделалось слегка не по себе.

«Черти бы меня побрали, – думал он, глядя в ее глубокие, словно бы остановившиеся глаза, – морочу голову больному ребенку. И чего ради? Чтобы найти убийцу? Чтобы не дать убить Морозова? А стоит ли все это, как верно говорил господин Достоевский, одной слезинки ребенка? Откровенно говоря, начинаю сильно в этом сомневаться».

Примерно так думал статский советник, помогая поднять тучную телохранительницу и уложить ее на скамейку, расстегивая на шее тугой воротник, чтобы она побыстрее пришла в себя, поскольку Ганцзалин, обозленный упорством дамы, отправил ее в чувствительный нокаут, которому, пожалуй, поаплодировал бы и сам Лусталло́, если бы речь шла не о даме, а о джентльмене.

В конце концов, люди борются со злом уже многие тысячелетия и все не могут его победить, думал Загорский. Почему он решил, что ему дано больше остальных и что у него выйдет то, что не вышло у целого человечества?

Вопрос, впрочем, был риторический.

– Как вас зовут? – спросила Лиза, когда наконец ее компаньонка Ангелина пришла в себя и даже смогла усесться на той же скамье, где сейчас сидели они. Впрочем, судя по ее виду, соображала она пока нетвердо. Правда, это могло быть ее естественное состояние – телохранителей ценят за быстроту реакции и крепость кулаков, а не за ясный ум.

– Меня зовут Олег Петрович Анохин, – сказал Нестор Васильевич, вспомнив одно из своих конспиративных имен, которые он использовал, когда боролся с революционным подпольем.

– Олег, – повторила Лиза восторженно, – какое красивое старинное имя!

Нестор Васильевич постарался улыбнуться как можно обаятельнее, хотя это было нелегко – неудачно приклеенные Ганцзалином усики щекотали ему верхнюю губу и нос. Обычно ему не приходилось предпринимать особенных усилий, чтобы соблазнить даму – они сами летели ему навстречу, словно бабочки на огонь, даже когда он этого совершенно не хотел. Но тут с чужим лицом, носом и даже шевелюрой он чувствовал себя несколько неудобно и не понимал, как он выглядит в глазах окружающих. Впрочем, судя по выражению лица Елизаветы, выглядел он недурно.

– Вполне кондиционная физиономия, – сказал Ганцзалин, закончив его гримировать и откровенно любуясь делом рук своих…

Теперь эта кондиционная физиономия с легкой улыбкой глядела на мадемуазель Самохвалову. «Погибла!» – читалось в ее взгляде. Погибла, безмолвно соглашался статский советник. Но уж лучше так, чем по-настоящему. От сердечных ран еще есть лекарство, а вот врачевать раны ножевые или огнестрельные гораздо сложнее. А до этого вполне может дойти. Если Загорский прав и на барышне хотят жениться ради приданого, то очень может быть, что после свадьбы ее под тем или иным предлогом попытаются сжить со свету, как это нередко бывает с очень богатыми, но не очень привлекательными женами. Может быть, их вмешательство с Ганцзалином даже спасет жизнь бедной девушке…