Дело Саввы Морозова

Савва Тимофеевич задумался, глядя перед собой. На лице его установилось тяжелое и обреченное выражение. С минуту он молчал, потом поднял глаза на Загорского. В глазах этих неожиданно для себя статский советник прочитал некоторое облегчение.

– Знаете, а вы правы, – проговорил Морозов. – Между нами говоря, это ведь не жизнь. Всего бояться, шарахаться от каждой тени, трепетать за судьбу детей? Из дел, которыми я занимался и о судьбе которых думал денно и нощно, влиять я могу еще, кажется, только на Никольскую мануфактуру. Да и от нее меня хотят отстранить. Я печалюсь о том, что жизнь моя не удалась, потому что все, чего я хотел по-настоящему, от меня теперь так же далеко, как было при моем рождении. Наверное, я был бы счастливее, если, еще учась в Англии, остался при университете и занимался наукой. Однако отец мой вытребовал меня в Россию, чтобы управлять семейным делом. Возможно, я был бы счастлив, если бы, как Станиславский, стал актером и занялся театром. Я, вы знаете, и до сих пор иногда думаю, что нет ничего важнее искусства. Однако младший брат мой немощен, и останься я в Британии, некому было бы заниматься Никольской мануфактурой. Может быть, счастье принесла бы мне женитьба на Маше, Марии Желябужской. Но она, увы, не смогла меня полюбить и ушла к другому. Итак, что остается в итоге? Только деньги, которые, действительно, сумел я заработать, впрочем, больше для матери, чем для себя. Но, во-первых, деньги не являются абсолютной мерой всего, во всяком случае я их таковыми не чувствую, и уж точно деньги не приносят счастья. Их жаждешь, когда их нет, а когда они есть, особенно даже не замечаешь. Во-вторых, даже если бы деньги и были смыслом существования, то на свете есть много людей, которые заработали гораздо больше денег, чем я. А значит, и здесь мне похвалиться нечем. Вы скажете – дети? Но ведь пока я жив, дети мои тоже в опасности. Нет-нет, жить дальше стоит, только если бы можно было начать жизнь заново, с чистого листа. Но, увы, это невозможно. И значит, вы правы, единственный выход для меня – погибнуть.

Несколько секунд статский советник молча и очень серьезно рассматривал Морозова. Потом заговорил.

– Я виноват перед вами, – сказал он. – Я с самого начала отнесся к вам предвзято, более того, я заподозрил вас в преступлении, которого вы не совершали…

Морозов махнул рукой: не о чем говорить.

– Нет, говорить есть о чем, – возразил Нестор Васильевич. – Вы оказались по-настоящему хорошим человеком. Более того, вы прожили жизнь не зря. Вы помогли многим людям, духом вы по мере сил устремлялись к высоким материям, и, главное, вы поняли какие-то очень важные вещи. И сейчас, подводя итог, вы не можете себя в чем-то по-настоящему упрекнуть. Да, вы не чувствуете себя удовлетворенным, по вашему ощущению, счастье вас обошло. Но жизнь ваша была осмысленной. И может быть, сейчас, со смертью, вам дается шанс на новую жизнь.

Мучительная гримаса пробежала по лицу мануфактур-советника. Что такое имеет в виду господин Загорский, говоря о шансе на жизнь после смерти?

– Вы – человек с расшатанными нервами, и по общему мнению, практически сумасшедший, – отвечал Нестор Васильевич. – Поэтому никто не удивится, если вы покончите жизнь самоубийством. Вы можете, например, отравиться. Пришедший врач констатирует смерть, тело ваше отправят в морозильной камере обратно в Россию…

– Как Чехова – в вагоне из-под устриц? – криво улыбнулся Савва Тимофеевич.

– Как Чехова и даже лучше, поскольку человек вы весьма состоятельный, – кивнул статский советник. – Вас похоронят, наследство ваше разделят – и вот тут-то для вас и начнется настоящая жизнь.

Савва Тимофеевич с изумлением глядел на Загорского: интересно, кто из них тут сумасшедший?

– Вам неясна моя идея? – понимающе кивнул статский советник. – Мы инсценируем самоубийство, все будут считать вас мертвым, а вы, освободившись от всех преследований и долгов, выправите себе новые документы и уедете подальше от Москвы и Петербурга. Там вы сможете начать совершенно новую жизнь, например сделаться звездой провинциального театра, заняться наукой или просто найти женщину, с которой счастливо проживете до глубокой старости и умрете в один день.

Морозов закусил губу, глаза его заблестели. Заманчиво, черт возьми, очень заманчиво! Однако самоубийство… Это будет сложно. Самоубийцу не захотят хоронить на кладбище, его распоряжения по наследству могут признать ничтожными. Может быть, его просто убьют ко всеобщему удовольствию?

– Вот как раз с убийством сложностей гораздо больше, – отвечал Загорский. – Начнется следствие, судебная экспертиза, ваше тело захотят подвергнуть вскрытию и патологоанатомическому осмотру.

– А разве меня не захотят вскрыть в случае самоубийства?

Загорский покачал головой – это уж он берет на себя. Может быть, Савва Тимофеевич позабыл, но он, Загорский, работает в Министерстве иностранных дел, российский посол в Париже Нелидов – его старинный друг и покровитель, так что решение всех бюрократических сложностей статский советник берет на себя.