Дело Саввы Морозова

Савва Тимофеевич хмурился. Ну, хорошо, он напишет предсмертную записку, в которой попросит никого не винить… Тут он умолк, задумался ненадолго и вдруг захохотал.

– Слушайте, – сказал он, сверкая глазами, – а может, обвинить во всем большевиков? Представьте себе такую записку: «В моей смерти прошу винить Владимира Ульянова-Ленина, Леонида Красина и далее, по списку, весь Центральный комитет большевиков». Представляете, как они запрыгают? Как карп на сковородке!

Он в восторге хлопнул себя по ногам. Загорский улыбнулся.

– Не стоит, – сказала он спокойно. – Мы и так играем спектакль. Однако не нужно превращать его в фарс, иначе возникнут подозрения, и нам могут не поверить.

Пришлось Савве Тимофеевичу отказаться от своей озорной затеи, что он сделал с явным сожалением.

– Итак? – сказал он, глядя на Загорского.

– Итак, – подхватил Нестор Васильевич, – вы отсылаете куда-то жену, например в банк или к доктору Селивановскому – он ведь вместе с вами путешествует, не так ли? Потом заходите к себе в номер, пишете предсмертную записку, выкладываете на стол открытую упаковку с таблетками…

– Что за таблетки? – поинтересовался Морозов.

– Неважно, важно, что ими вполне можно отравиться. Таблетки эти вам передаст Ганцзалин, просто положите их на стол. Еще он передаст вам небольшую пилюлю, которую вы должны будете проглотить. Пилюля это содержит в себе яд, который введет вас в состояние каталепсии. Он замедлит биение сердца, со стороны вы будете выглядеть совершенно как мертвый. При внимательном медицинском обследовании можно будет установить, что вы живы, но, уверяю вас, никто такого обследования проводить не станет, об этом уж позаботимся мы с русскими дипломатами. Полицию мы также берем на себя. Бездыханное тело ваше отвезут не в морг, а в консульство, где я и устрою его наилучшим образом. Все это время вы будете находиться в бессознательном состоянии. Когда настанет время, я вас верну к жизни и по дипломатическим каналам доставлю в Россию. Пройдет время, шум вокруг этой истории поутихнет, с большевиками мы справимся, и вы уже сами решите, воскресать ли вам для мира или начать совершенно новую жизнь.

– А похороны? – спросил Морозов. – Кого будут хоронить вместо меня?

– Никого, – сказал Загорский, – гроб будет закрытым.

Морозов задумчиво кивнул.

– Вас что-то смущает? – спросил статский советник.

– Только одно – самоубийство, – отвечал Савва Тимофеевич. – Видите ли, я старообрядец, а у нас такой грех считается более страшным, чем даже в официальном православии.

– Вы верующий? – поднял брови Нестор Васильевич.

Морозов покачал головой – он, увы, неверующий. Но есть обычаи, традиции, принятые в его среде. Когда его хотели выбирать на должность московского городского головы, ему предлагали отказаться от старообрядчества, но он предпочел отказаться от должности. Он неверующий, но ему важно, что скажут люди. И потом, его не похоронят в кладбищенской ограде, если он будет считаться самоубийцей. Вот если бы удалось объединить в себе все прелести убийства и самоубийства, выбросив при этом все их недостатки…

Ганцзалин, который все это время молча сидел и слушал, внезапно засмеялся.

– Объединить убийство и самоубийство в одном человеке – это хорошо, – заметил он.

Статский советник улыбнулся и о чем-то задумался…

* * *

Вопреки опасениям Ганцзалина после разрыва с Загорским Морозов Нику из дома так и не выгнал. Правда, он несколько отдалился от нее, смотрел как бы сквозь, указания отдавал каким-то механическим голосом и доверительных бесед с ней больше не вел. Впрочем, узнав из разговора с Загорским о причине такой суровости, Ника перестала беспокоиться и вплотную занялась выявлением предателей в доме Морозова.

К несчастью, в детективном деле Ника Шульц была сущим младенцем. Она могла выследить кого угодно, вскрыть любую дверь, могла даже устроить хитрую комбинацию, как было с проникновением в морозовский дом. Но она не готова была еще к сложной интеллектуальной работе, где внимательность стоит только на втором месте, а на первом – мышление и способность увязывать разрозненные факты в единую концепцию.

Вот потому и ходила она по дому, гадая, кто бы мог быть большевистским шпионом. Горничная Дуняша? Повар Прокопий? Лакей Степан? Нянюшка Ефимия? Учитель английского Майкл Иванович? Бонна Амели? Но никто ничего особенно подозрительного не делал. То есть, конечно, в ком угодно можно было бы найти подозрительное, но это было не то подозрительное, которое отличает шпиона и предателя, а скорее обычная человеческая глупость, которой, что греха таить, не избегла и сама Ника.

Было совершенно ясно, что после отъезда во Францию хозяина с женой наиболее уязвимыми остались морозовские дети. Именно на них она и сосредоточила главное свое внимание. Если уж она не способна найти шпиона, так, по крайности, хотя бы не даст навредить детям.