Дело шести безумцев

– Не смешно, родная, что ты нас с отцом представляешь своему жениху на помолвке. Заранее никак?

– Чтобы ты приготовила фирменное жаркое из кролика? Прости, – тут же осеклась я, видя, как мама глотает голубую таблетку, что носила в кулоне на шее. – Тебе от него лучше? Лекарство помогает?

– Значительно, как никакое раньше, – улыбнулась она. – Какое-то экспериментальное средство, но я решила согласиться.

– Ты молодец, и крольчатина твоя самая вкусная. Просто… я же помню сказочки бабули про радиоактивных кролей!

– Не такие уж и сказочки, – посмотрела мама на горшок с геранью.

Таких необычных расцветок среди выведенных ею сортов я никогда раньше не видела. Сами цветки голубые с белой окантовкой, а изнутри словно серебряная паутинка бежит.

– Новый сорт? – смотрела я на полки ее небольшого зимнего сада, где уже цвели «Новорожденный янтарь» с огненно-оранжевыми цветами и «Радиокролики». Видимо, если назвать сорт «Радиоактивным», его никто потом не купит. – Как назовешь новинку?

– Ты подумай, как назвать хорьков, а я подумаю, как назвать герань.

– Удивительно, – провела я рукой по паутинке на голубом, – когда я на нее смотрю, мне хочется плакать.

– Почему, милая моя?

– Не знаю, мам… словно бы в ней столько смысла, – провела я рукой по голубым лепесткам с серебряными прожилками. – Столько, что не поместится ни в одном живом сердце. Столько, что не хватит на целую жизнь, чтобы пережить каждый виток узора.

Мама отложила инструменты, вытянула руку и прижала меня к себе. Она гладила меня по волосам, а я пыталась сдержать слезы, чтобы не размазать макияж, сделанный утром в салоне.

– Я люблю тебя, мам. Очень.

– Мой птенчик. Люблю тебя больше жизни.

На улице в такси нас уже ждал отец. Он галантно открыл нам с мамой двери и подал руку. Пока я не слышала, они обмолвились парой фраз и обнялись. Мне нравилось, что между ними всегда была особенная нежность и доверие.

Всегда, что бы ни происходило.

– Вам понравится зал… Лучший декоратор создавал украшения, ну, типа арт-объекты.

– Объекты? – удивился отец. – Как в музее?

– Как в жизни, пап. Жизнь – лучший художник.

– Если только абстракционист, – улыбнулся он, подмигнув маме.

Она кивнула ему и приоткрыла окно. Наступил конец ноября, сегодня двадцать второе. По ночам уже шел снег. Мама жмурилась, когда прохладные снежинки опускались ей на ресницы и стекали дорожками с уголков глаз.

– Ты в порядке? – взяла я ее за руку. – Что-то не так?

– Снег, – ответила она, – не знаю почему, но мне хочется надышаться снегом.