Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация

Официально ДПП провозглашает своей целью «развитие и процветание всех этнических групп в рамках новой нации ради консолидации демократии», причем важнейшей задачей политики партии в государстве является «воссоздание тайваньской идентичности»[249]. Из этого определения непонятно, станет ли тайваньская нация плодом слияния отдельных этнических групп или идея новой нации сама задаст параметры их «переплавки» в единый народ? Эта неопределенность пронизывает всю идеологию ДПП. Руководители ДПП рассуждают: «У Англии есть английская душа, у Японии есть японская душа, должна быть своя душа и у Тайваня»[250]. Правда, попытки сконструировать такую «национальную душу», тем более в отсутствие собственной государственности, ведут к слишком очевидным неувязкам и натяжкам, да к тому же чреваты нарастанием напряженности в обществе. Весьма малую пригодность националистических идей в политической борьбе ДПП очень скоро почувствовала на себе. «Любовь к родной природе», эксплуатация естественного чувства патриотизма – закономерная реакция националистов на логические противоречия и волюнтаристский характер их доктрины, симптом почти бессознательного стремления найти очевидное и объективное доказательство существования их идеального исторического субъекта – нации. Главной линией обороны ДПП остается тезис о самоопределении тайваньского народа – несомненно, сознательно расплывчатый, но в реальности служащий основой именно для национализма.

Положение осложняется сильной тенденцией к глобализации тайваньского общества, что является, по сути, единственным способом решить проблему международного признания Тайваня. Один из бессменных вождей ДПП – Се Чантин – еще в 1995 г. заявлял, что тайваньская культура должна быть плодом «синтеза локализации и глобализации»[251]. Подобное утверждение локальной специфики посредством апелляции к глобалистским ценностям характерно и для других периферийных и в значительной мере автономных районов Китая, например, для Гонконга[252].

На практике тайваньский национализм предстает в двух основных видах – умеренной форме слабо идеологизированной «любви к родине» и радикальной форме произвольного конструирования нации. Условия Тайваня предоставляют много возможностей для развития обеих форм, а их применение в политической и идеологической борьбе в зависимости от обстоятельств составляет важную часть электоральной стратегии ДПП.

Привлекательность националистического дискурса первого типа определена его способностью сводить воедино два, казалось бы, несходных полюса тайваньского самообраза как «жизненной общности» – незапамятное прошлое и невообразимое будущее, забытые исторические корни и стихию жизненной актуальности. Задача, надо признать, непростая для решения собственно идеологическими средствами. Эта в своем роде уникальная трудность поиска тайваньцами своей идентичности отразилась в мотиве политического «сиротства», характерном для их общественного сознания. Насколько нам известно, впервые этот мотив проявился в конце XIX в. в мировоззрении влиятельного общественного деятеля на Тайване Ли Чунь-шэна. Этот человек поспособствовал мирной оккупации острова японскими войсками, за что был обласкан новыми властями и приглашен в Японию. Живя в Японии, Ли Чуныпэн обнаружил в себе противоречие между благодарностью за «новые милости» от японцев и верностью «старому долгу» бывшего подданного Китая и китайца по языку и культуре. Ли Чуныпэн называл себя «сиротой», от которого отреклись его прежние господа[253].

Позднее ощущение своего тайваньского «сиротства» с большой силой выразил тайваньский писатель У Чжолю в романе, который так и назывался – «Азиатский сирота». Этот роман, написанный в годы Второй мировой войны, в период японского владычества на острове, был посвящен тогдашнему положению тайваньцев и изначально не преследовал собственно политических целей. Однако в последующие десятилетия его заголовок оказался очень меткой характеристикой некоторых существенных черт общественного сознания тайваньцев, которые разделяли культивируемое идеологами ДПП представление о «трагической истории Тайваня»[254].

Образ «азиатского сироты» имеет много привлекательных черт для жителей острова. Он инстинктивно вызывает сочувствие (недаром благожелательное отношение европейцев к Китаю вылилось в ходячий сюжет о «китайском сироте»), побуждает к тому, чтобы одновременно перенимать достижения других стран и преодолевать чужие, наносные идентичности, неприемлемые для тайваньцев. Этот образ позволяет быть открытым всем культурным веяниям, обогащать представления о себе новыми чертами и понятиями, но в то же время обнажает наиболее глубокие матрицы сознания, ведь сирота не имеет семейного воспитания, в нем играет его «генетический материал», раскрываются первозданные, родовые свойства человеческой природы[255]. Но в таком случае надо признать, что своей силой и привлекательностью националистические настроения обязаны именно болезненному кризису идентичности.