На самом деле нет никакой разницы между древней историей и текущими событиями. Есть лишь вариации; тема всегда одна. Внутреннее напряжение Гарри было так велико и накапливалось так быстро после каждого сброса давления, что его ночные визиты в ад стали случаться все чаще и чаще. Иногда он оставался в городе на ночь, но в большинстве случаев дожидался, когда жалкое пьяное тело, лежащее рядом, вырубится окончательно, запихивал в горлышко пустой бутылки бумажку в двадцать долларов и ехал домой на последней электричке.
ждали в прихожей. Ударили по затылку чем-то тяжелым, повалили на пол и избили ногами. Забрали деньги и смылись. Первое, что он увидел, когда пришел в себя, – тараканы, разбегавшиеся по полу и прячущиеся под прогнившие плинтуса. Едко воняло мочой, запах обжигал ноздри и ссадины у него на лице. Гарри сел, привалившись спиной к стене, и осторожно ощупал лицо и голову там, где болело. На руке осталась кровь. Он огляделся по сторонам. Сначала все расплывалось перед глазами, а потом зрение прояснилось, и он увидел, где находился, и вспомнил, что произошло. Его бумажник валялся на полу, карточки и документы были разбросаны по всей прихожей. Он собрал их и сунул в карман. Медленно поднялся на ноги. Правая часть лица буквально горела от боли. Он не мог к ней прикоснуться. Шатаясь, он вышел на улицу, поймал такси, доехал до офиса и попросил денег взаймы у вахтера. Потом поехал на вокзал, прикрывая лицо носовым платком.
Дорога домой была долгой и мучительной. Дом – все таким же пустым. Гарри вдруг ощутил пустоту и внутри себя. В душе пусто и холодно, в доме пусто и холодно, как в могиле. Он рухнул в кресло. Позвал жену, на самом деле, не веря, что она отзовется… и все же…
голос, шарящий по пустым комнатам, звучал глухо и вяло… Пожалуйста, возвращайся… пожалуйста…
жгли его разбитое, окровавленное лицо. Голова раскалывалась от боли. Горела огнем. Ощущение было такое, что тело крошится и осыпается внутрь себя. Он позвонил знакомому врачу, жившему неподалеку, своему постоянному партнеру по гольфу. Врач приехал, взглянул на Гарри и тут же позвонил в больницу.
Это прямо обязательно, Боб?
Безусловно. Тебе надо в больницу. В подобных случаях так положено и категорически необходимо. Давай, собирайся, я тебя отвезу. А где Линда?
Гостит у родителей, он почувствовал, как у него горят щеки.
Хочешь ей позвонить?
Завтра, он покачал головой. Сколько я пробуду в больнице?
Как минимум день. Тебя надо обследовать, чтобы убедиться, что все в порядке и у тебя нет сотрясения мозга, сильных ушибов или переломов.
Перед тем как ехать домой, Боб заглянул в палату к Гарри. Я распорядился, чтобы тебе дали снотворное. Тебе надо как следует выспаться. Ни о чем не волнуйся, все будет в порядке. Завтра я позвоню Линде.
Гарри покачал головой, храня угрюмое молчание.
Я зайду завтра утром, Гарри.
Гарри опять покачал головой.
Когда Линда примчалась в больницу, на следующий день, сразу после обеда, Гарри выглядел гораздо лучше. Его отмыли от запекшейся крови, глубокие раны зашили. И все же вид мужа потряс ее и напугал. Дорога от дома родителей до больницы показалась ей бесконечной – два часа на машине, два часа долгих мучительных ожиданий и тревог. Боб ей сказал, что, судя по результатам предварительного обследования, у Гарри все хорошо, никаких серьезных травм нет, но у нее в голове все равно творился настоящий ад. Она вспоминала все жуткие истории, которые слышала или читала, о том, как людей грабили и избивали, и кто-то из жертв ограбления потерял глаз, или ослеп, или остался парализованным, или пострадал как-то еще. Слова «травмы», «жертвы» и «пострадать» постоянно вертелись у нее в мыслях.
И еще ей не давали покоя смущение и стыд, которые она испытала, когда Боб позвонил ей по номеру ее родителей, и она все ждала, что он спросит, почему она не живет дома и нет ли каких-то проблем у них с Гарри, но он ничего не спросил, и в его голосе не было никаких вопросительных интонаций (по крайней мере, ей так показалось), он просто сказал, что звонит сообщить: Гарри избили грабители, но сейчас он в больнице и с ним все в порядке. Ничего страшного не случилось. И все-таки по дороге в больницу, она не раз вспоминала свое смущение, и у нее снова горели щеки.
И в довершение ко всему ее мучило чувство вины. У нее постоянно мелькала мысль, что, может быть, ничего этого не случилось бы, если бы она не ушла из дома, и Линда твердила себе, что это нелепо, и, наверное, это и было нелепо, и она-то уж точно не виновата в случившемся, но если бы я была дома, я могла бы о нем позаботиться… но от тебя не было бы больше пользы, чем от Боба, от тебя даже меньше, на самом деле, потому что он – врач, а ты – нет… да, я все понимаю, но я хотя бы могла бы быть рядом… Ох, я даже не знаю, не знаю…
или заглушить их слезами, но внутри все сжималось от тревоги и страха, смятения и дурных предчувствий.