Демон спускается с гор

– Я любила его доброту. А Дахэ – его страсть. Она и дала всходы. Я никогда бы не поверила, что тот Тугуз, который столько же раз, сколько встречалось нам камней на пути к кузне у испыуна, повторял имя Дахэ, мог отказаться от нее. Возможно, годы вдали от нее остудили его пыл. Он вернулся с иными чувствами и намерениями. Или же, – «Я не хочу, не стану верить в подобное», – страсть переросла в одержимость, и он решил взять свое силой. В любом случае он отказывался не от Дахэ, что бы ни случилось между ними, лишь от ребенка. В его понимании он никогда не предавал ее, – закончила Айсэт пылкую речь и сникла. – Но Дахэ считала иначе. И не согласилась бежать с ним.

– Он тоже умел думать, вот и все. – Шариф расправил широкие плечи. – Не надо искать подвоха, смысла и противоречий. Он умел думать и принимать удары судьбы. Одним шрамом больше, сыну кузнеца не привыкать к боли.

– Я не думаю, что он смирился. – Все в Айсэт воспротивилось его рассуждениям. – Дахэ ни за что не полюбила бы человека, склоняющего голову перед невзгодами.

– Ты бы не полюбила такого, – терпеливо сказал Шариф. – А Дахэ нравилось видеть его склоненным пред ее красотой. Она снисходила до его страсти. Она могла поддаться минутной слабости, ведь все мы заранее прощаем себе подобные мгновения. И вполне могла вернуть свою гордость единственным способом, который видела и считала правильным. Она вошла в пещеру ради собственной чести. Смерть искупает многое, Айсэт. Но если тебе не по душе мое разъяснение, прими другое. Мы теряем и плачем, но слезы высыхают, и последующие дни делают явными скрытые до того сокровища. Мы не отказываемся от подобных даров, утираем слезящиеся глаза, стряхиваем соль с сердца и понимаем, что жизнь всегда хочет длиться. И Тугуз примет жертву возлюбленной и понесет ее в сердце своем. Но найдет в веренице дней красоту Нану, и там, наверху, зазвучит свадебная музыка, которую мы уже слышали в деревне, что подсунул нам дух.

– Не говори подобного! Ни ты, ни я не можем знать, что творится в чужих душах.

– Мы и в своих не можем разобраться, – произнес Шариф и послушно замолчал.

Айсэт тоже собиралась молчать, позволить лодке нести их по озеру. Но вопросы теснили грудь:

– Почему же они остались золотыми? Сын Дахэ ожил, задышал.

Шариф явно размышлял, дозволено ему говорить или нет.

– Потому что они не настоящие, – сказал он после раздумий, – они не рождались. Их создали мертвые, а не живые. Сын Дахэ – другое дело. Золото сошло с него, потому что сразу три бьющихся сердца привели его в мир. Тугуз, Дахэ и ты.

– Я не сделала ничего. – Айсэт жалела, что в голубом платье не было широких рукавов, чтобы спрятаться за ними.

Золотые младенцы из вод материнских чрев погрузились в воды озера. Живые или мертвые, не ощутили боли и отчаяния, оставшись в привычном темном, полном влаги мире, очерченном круге, где никто не мог причинить им зла.

– Старуха не зря требовала от тебя принять роды. Прикоснись она к жизни, получила бы смерть. Боюсь, слуге духа передалось проклятие хозяина. Как бы ни облачалась она в солнце и в перья, она пленница тлена и иллюзий.

– Ты слишком хорошо осведомлен об участи духа, – вырвалось у Айсэт.

В этот момент чувства, которые она обнаружила и отрицала по отношению к Шарифу, замерли, спрятались. И Айсэт желала, чтобы его не было в лодке. Или же чтобы вместо нее с ним плыла Дахэ. Но Шариф не исчез, он ответил:

– Просто и я умею думать.

Айсэт отвела руки от лица, Шариф ковырял борт лодки. Промокший, в рваной одежде, с прядями, прилипшими к лицу и шее, он не выглядел тем уверенным, наглым чужаком, который входил с ней в пещеру. Улыбка его, которая не гасла, казалось, никогда, вырисовывала скорбные линии в уголках рта, желтые вкрапления в усталых глазах проступали явнее. Нет, он точно не оправился до конца, хотя рана на груди сомкнулась выпуклым извилистым червем шрама.

– У тебя много шрамов, – невпопад произнесла Айсэт. – Откуда они?

– Это все мои дороги, меня много носило по свету. И частенько роняло. А я не собирался уступать и поднимался.

Айсэт представила, как много открылось ему за те годы, что он провел вдали от Гнилых земель. Свободный от их проклятия, искал собственные пути, падал и вставал по своей воле. Зачем же он вернулся в края, где никогда не обитала свобода? Зачем оставил целый мир ради их крохотной деревни?

– Мне очень жаль, что ты потерял… – Имя Дахэ застряло в горле, память о ней воспротивилась сожалению. Она никогда не принадлежала Шарифу, несмотря на старые договоренности и традиции. Дахэ бы многое поведала о свободе, которую не могли дать другие, но которую человек брал сам, а потому Айсэт печально выдохнула: – Невесту.

– Много птиц на свете, – Шариф говорил без эмоций, – но я последовал лишь за одной.

Он вглядывался в озерную даль и хмурился от солнечного света, бьющего в глаза. И Айсэт вновь не удержалась:

– Впереди нас ждет еще шесть озер. Но мне сполна хватило первого, я не хочу глядеть в остальные. Не хочу знать, что нас ждет.

– Разве ты откажешься от своих родителей?