Демон спускается с гор

Да, это была она. Айсэт видела ее в Ночь Свадеб, слышала в песне в глубине пещеры, в тенях иныжа и Бляго. Узнавала тонкие черты лица, исходивший от кожи свет и перламутровое ожерелье, собранное из разбитых ракушек. Море заботливо сгладило осколки, поделилось плавностью линий, оберегая морскую деву от острых изломов. Ветер что-то шептал девушке, она прислушивалась, опустив прозрачные веки.

– Хитрый ветер много рассказывал младшей сестре о любви, которую ведали люди. – Птица усмехалась. Она тоже разглядывала образы, что рождало озеро, опускала крыло в воду, отгоняла цветы. – Он предложил ей узнать, так ли она прекрасна и сильна, так ли схожа с солнцем в зените, недоступным морским обитателям, иллюзорным сквозь толщу вод. Он поведал, что хватит одного поцелуя бессмертной, чтобы человек ожил и полюбил.

Румянец на бледных щеках походил на распустившийся бутон новорожденного цветка. Дева сняла свое ожерелье, опустила на грудь юноши и коснулась бледных губ поцелуем, закрыв лицо воина густыми волосами. Над озером разлилось благоухание. Лепестки цветов сомкнулись и раскрылись, завертелись вокруг дочерей морского бога.

– К нему вернулась жизнь, к ней пришла любовь. Воин украл младшую сестру с берега моря, отнял у родных. Увел вверх по утесу, до горных круч, к своему народу, для которого нет разницы, морская перед ними дева или простая женщина. Для которого и любви нет, но есть тяжкий долг. Ветер об этом ей не поведал. Зато о горе, охватившем владыку, шепнул. Как и о том, что для моря больше нет границы. Земля не могла напиться соленой водой, захлебнулась от поднявшихся волн. Не стало спасения животным и людям. Могла спастись морская дева, обернись она рыбой, медузой или крохотным рачком. Но владыка не вернул дочь. Ветер забыл рассказать о главном – о великой жадности людей. Воин захотел вовсе не любви прекрасной спасительницы, а ее бессмертия. Он взял ее силой, а после вогнал в сердце, что познало любовь, кинжал и с последним поцелуем стал божеством.

Айсэт никак не могла разобрать лица человека, который обманом превратился в бога. Образ его растворялся, лишь золотые глаза сверкали в потемневшей воде, над которой стенали девушки.

– Тогда над потопом, что обрушили пятьдесят сыновей по воле отца, прозвучал голос владыки. Он проклял вероломного воина, которому мало было возвращенной жизни. И отзвуком проклятия взбеленился ветер, окружил человека, сдернул с него кожу, выпил кровь из обнажившихся жил, наполнил его галькой и песком. Понес, обдирая о вершины гор, и заточил в пещере, лишив голосов мира, который ему подарили и который он из жадности вверг в пучины вод. Море схлынуло, но оставило людям, что были народом проклятого воина, зловонные болота вместо источников, которые когда-то питали их леса.

Птица выбрала одно лицо, сидела в лодке сорок девятой крылатой сестрой и ждала, когда Айсэт скажет хоть слово. Но Айсэт не отводила взгляда от черного сгустка, которое показывало ей озеро. В нем то и дело проступали руки, ноги, голова человека. Но все смазывалось, чтобы затем отрастить рога, крылья, волчью морду, бычий хвост. После снова растерять очертания и обернуться черным вихрем. Проступал из воды и облик старца в венце. Седая борода разрослась густой паутиной, брови нависали над черными глазами, рот разрывался безмолвным проклятием. В объятиях старец держал свою младшую дочь. С нее сошла прозрачная бледность морской царевны, но объяла бледность смертная. Нежные щеки впали, нос заострился, губы замерли на выдохе. Грудь царевны больше не украшало ожерелье, зато на тонкой руке, лежащей поверх округлившегося живота, мерцал браслет.

– Дахэ, – невольно прошептала Айсэт. – Она тоже носила под сердцем дитя, она сестра и тебе. Любовь щедро одарила вас обеих, чтобы обе вы отдали во сто крат больше.

– Он не знал про сына, – птица с готовностью разгоняла смятение Айсэт вместе с прибывающими цветами, – но мы знали. Мы хотели сберечь единственное, что осталось от сестры. Но нам достался золотой младенец. Владыка отвернулся от него, сказал, что проклятие отца пало и на мальчика. Он позволил забрать ребенка с собой, чтобы тот скрасил наше заточение. Много раз пытались мы вернуть жизнь, и вот пришла Дахэ, навеки наша сестра, и вернула отнятое.

– Это ребенок Тугуза, – сказала Айсэт, не поднимая головы.

– Нет, невесты горного духа. А значит, наш по праву.

Птица сидела близко, золотисто-коричневые перья на крыльях щекотали руку Айсэт. Она невольно провела по ним пальцами, перья тут же исчезли, обнажив белую кожу.

– Владыка пленил виновника, наказал людей, но чем вы заслужили заточение? – спросила Айсэт. – Разве не должен был отец разделить печаль с дочерями? Найти успокоение в вас? Почему ты оторвана от них и летаешь под небом, лесной… – она осеклась, в последний момент отказавшись от слова «ведьма», – птицей?