Демон спускается с гор

– Старшие следят за младшими, младшие слушаются их беспрекословно. Она не послушалась, мы не уследили. Сорок восемь сестер напоминали об одной-единственной, а самая старшая получила по заслугам. Теперь мои глаза зорче, слух тоньше, а крылья обгоняют любой ветер. Я могу следить днем и ночью и стеречь того, кто отнял у нас счастливые дни в родном море.

– Вместо этого ты приводишь к нему невест. По пути обрывая все их связи с прошлой жизнью. Ты кормишь зверя, которого проклял твой отец, любовью, за которую умерла сестра.

Оглушительный гогот птицы вспугнул морских дев. Они погрузились в воду, и сколько бы Айсэт ни высматривала их, больше не показывались.

– Если это твои сестры, то кто тогда тащил нас на дно в пещере?

Отсмеявшись, старшая сестра развела руки, на них вновь появились перья.

– Проклятие отца облекло меня в птичье оперение, а их разорвало на части. Горе и ненависть утонули в пещере, чтобы охранять обитель горного духа, как вы называете жалкого человека, отнявшего у нас счастье. А красота и глупость – в озере правды, чтобы напоминать о том, что красоте и глупости место на дне, а не под лучами солнца. Я же свободна летать где угодно. Ни железные врата, ни безмолвие пещеры не удерживают мой полет. Потому что одной мне отец поведал о том, как отнять бессмертие у врага и освободить целебные источники.

Айсэт вскинула голову. Озеро, цветы, чужие жизни и образ беременной Дахэ спугнуло дрожью, охватившей ее. Птица заговорила медленнее умышленно. Она проверяла Айсэт, подбиралась к главному с паузами и кривлянием. Девичье лицо пошло рябью. По обеим сторонам наросло детское и старушечье, обозначилась трещина, из которой полез золотистый клюв. Она готовилась вернуть птичий облик и улететь теперь, когда Айсэт отдала бы оставшиеся у нее силы, чтобы поймать вещунью.

– Тебе меня не удержать, – птица заметила движение Айсэт, – как не удержать в руках воды, а в голове – собственного безумия. Мне ни к чему улетать, потому что мы почти достигли цели.

Лодка ударилась о берег. Птица взмахнула крыльями и перелетела узкую желтую полоску суши, поросшую пожухлой травой, что отделяла седьмое озеро от пристанища дочерей морского владыки. Водяные девы выглянули на поверхность. От удара Айсэт невольно обернулась, не веря, что они преодолели красный простор. Но цветов позади не осталось, вместо них из воды поднимались лица девушек. Легким дыханием ветра долетала до Айсэт знакомая песня:

Как увидишь его, позабудешь о том,
Где была до того, где был свет, где был дом.
Дом отныне навеки в шатре у скалы,
Где кричат горделиво бжыги-орлы,
Где у демона сотня обличий дурных,
Где он держит весь мир на ладонях своих.
Он откроет тебе яркий полог шатра,
В тридцать три покрывала укроет тебя:
В свою ярость и месть, в свою жажду и боль;
И насыплет на рану красную соль,
И кинжал он положит на ложе твое,
И горячею кровью клинок запоет.

Губы Айсэт дрогнули в ответ на вторую, запретную часть заговора, но птица оборвала ее гортанным стоном. Он обернулся пронзительным криком и разорвался хохотом. Чтобы замереть над седьмым озером, запутаться среди корней, вырывающихся из мелководья, из темно-серого вязкого ила. Корни перекручивались змеями, шевелились, когда Айсэт моргала, заплетались в узлы. Они обвивали озеро – лужицу по сравнению со старшими братьями. Они выпили всю воду из последнего ока, набухли, сочились влагой.

– Семь озер – семь болот, – прокричала птица. – И ни к чему скрывать от тебя тайну, врученную мне отцом, потому что убить горного духа, – птица раскрыла клюв и заклокотала очередным всплеском хохота, – сумеет прекрасная девушка, которую он сам выберет в невесты. Но не ты. – Она захохотала еще громче, перелетела на извилистый корень, а с него на ветку огромного дуба. – Не ты!

Голые ветки переплетались той же сложной вязью, что и корни, лишенные листвы. Образовывали купол над озерцом. Как вырос он посреди ила? Или своими корнями он высушил озеро? Выпил почти досуха, разросся, заполонил от края до края?

– Вот почему он позволил Дахэ умереть. – Айсэт поднялась в лодке во весь рост.

В дубе зияла трещина, подобная расселинам на священных деревьях. Молния отметила его, и открытая рана разорвала ствол, выжгла древесину, оставив то ли складку, то ли шрам, то ли проход в могучем теле. Возможно, не раз и не два била небесная стрела в дуб, оттого и раскрылся он распахнутой буркой, и лишился сердцевины, оставшись с густой тьмой, скованной корой.

– Она могла снять с нас проклятие. Зачем тогда весь этот путь? Для чего не убить избранницу, едва она перешагнет порог железных врат? Для чего ты требовала смерти Шарифа?