Демон спускается с гор

Она очутилась в шатре, который видела, пока орел нес ее под облаками. Пещера Безмолвия скрывала цветастый тканевый полог – истинное пристанище горного духа. Айсэт раздвигала занавеси, что спадали из-под купола, обходила подушки и свечи, чаши и кувшины, круглые низкие столы, заставленные подносами с фруктами, и другие – на них лежали аккуратно сложенные нижние рубашки, платья, кафтаны и теснились небольшие ларцы, набитые украшениями так, что не закрывались крышки. По стенам, сотканным из плотной ткани, висели кинжалы и сабли, мужские бешметы и бурки, шапки и башлыки. Все искусно сделанное, дорогое и недоступное в Гнилых землях. Что-то попискивающее тонким голоском дергало Айсэт вытащить из ларца нитку бус, примерить расшитую мерцающими камнями шапочку с невесомой вуалью, которую можно опустить на лицо. Выбрать из горки фруктов на медном подносе спелый инжир, отпить из кубка темно-красного напитка. Закружиться среди развевающихся полотен, поддаться налетевшей мелодии: нежному разговору струн и барабанов. Айсэт почти видела, как поднимается, слегка изгибаясь в локте и запястье, правая рука, как стремится к куполу левая. Как ноги плавно несут по ковру шагами, незаметными под длинной юбкой, размеренными, словно течение спокойной реки. Мелодия разворачивалась лентой, разум убаюкивали сладкие ароматы, свечи и драгоценные камни очаровывали блеском, вода в чашах расходилась кругами в такт сдерживаемому танцу.

– Спой, – шепнул ей вездесущий ветер, приподнял легкие ткани, потревожил солнечный свет.

– Я пришла не петь. – Айсэт уняла восторг, что требовал подчиниться музыке.

– Ты пришла требовать. – Ветер погладил ее волосы, пробежался по спине, на мгновение накинул одно из полотен на плечи.

– Голос покинул меня. – Айсэт опустила глаза, отказываясь от теплого света, украшений и яств.

– Но ты поднимаешь его. Я слышу, как ты повторяешь свой приказ. Спой. И тогда, возможно, я подчинюсь.

Мелодия походила разом на все известные Айсэт мотивы. Смычки надрывали струны свадебным величанием, погребальным плачем, лаской колыбельной, плавным полетом двух орлов, танцем юной пары в рассвете их любви, призывом к бою, материнской молитвой и заговором кровоточащей раны. Айсэт могла открыть рот и позволить вырваться любой из своих песен, но часто дышала и боялась сглотнуть сладкую от ароматов слюну. Песня птичкой билась в груди. Ткани распахивались перед ней, открывали пространство шатра, подставляли к ногам подушки, ковры и столы. Горный дух встречал невесту как радушный хозяин, околдовывал наигрышами невидимых инструментов, нектаром спелых фруктов и цветов, благовоний в дымящихся курильницах, мерцанием драгоценностей в ларцах, переливами нарядов в сундуках. Преподносил дары избраннице и ждал, что она примет их. Тело подводило Айсэт. Тянуло если не танцевать, то присесть на мягкую подушку. Если не спеть, то оторвать от виноградной грозди спелую ягоду. Если не обернуться в поисках того, кто вкрадчиво уговаривал попросить, потребовать, вспомнить о том, что вело ее до самого шатра, то сбросить грязные, порванные одежды и выбрать рубашку из шелка, платье из атласа, шапочку, шитую золотой нитью, и золотой пояс.

– Я ждал другую, – щедрый хозяин не спешил явиться посреди великолепия. Прятался за ветром, касался Айсэт прохладой, дразнил огнем свечей, – одну-единственную, прекрасную, обещанную мне майской ночью. В сиянии луны я разглядел светлые волосы и глаза, спорящие с ночными небесами, вдохнул аромат нежной шеи, ощутил горячую кровь и хрупкость стана. В полной тишине спросил ее имя и назвал своей. Но явилась ты. Тенью просочилась, прокралась как вор. И теперь не принимаешь того, что я даю.

Из сундука вырвалось платье. С шорохом развернулся подол, распустились длинные рукава, блеснули круглые застежки, звякнул треугольниками вычурный нагрудник. На плечи наряду легла белая вуаль, и все облачение приблизилось к Айсэт, подчинившись дохнувшему ветру. Выскочили из ближайшего ларца браслеты и кольца. Выбирай, настаивали они, сталкиваясь и звеня. Не оскорбляй хозяина шатра.

– Мне ничего не нужно, – Айсэт отстранилась от вещей, предлагавших себя.

– Ничего, кроме источников, что питали некогда твою долину. Взгляни, быть может, они скрываются среди моих сокровищ.