– Он ждал меня. Он послал Гуашэ за мной, чтобы я стал свидетелем его ненависти. Я помню, как упал белый платок моей любимой. Девушка бросает платок, чтобы остановить сражение, и воины смиряются перед силой милосердия. Но не девичье веление мира остановило нас, а смерть. Владыка убил дочь, осмелившуюся перечить ему. Исполнил то, что шепнула мне Гуашэ. И море, поглотившее земли, стало алым. Он кричал о моей вине перед морем, о предательстве и скверне, а волны вырвали дыхание из моей груди. И сердце, сердце вырвали и бросили в когти Гуашэ, чтобы та пожрала его и обернулась хищной птицей. Она рвала меня когтями, осознав, что разделит со мной проклятие. И не могла сбросить перьев.
Айсэт сглатывала соленые потоки слез, убеждала их течь вспять и беззвучно выводила слова призыва:
Зеркала кружились быстрее, говорили разом, сбивчивая речь хозяина шатра звучала вокруг и над Айсэт.
– Одной достались крылья, другой – каменный дом. Отец похоронил младшую дочь в испыуне, чтобы я наблюдал с помощью вод семи озер, семи отведенных мне зеркал, как ее истончает время. Как остается один мой браслет в глубине ее гробницы.
ни одна личина горного духа, заточенная в зеркалах, не замечала, как шевелились губы Айсэт. Но упоминание браслета прервало ее напев. Сказка Тугуза становилась правдой, а его подарок Дахэ принадлежал другой девушке, любившей так же сильно и преданно. Айсэт оглядела столы и ларцы. Он лежал там, невзрачный среди ярких драгоценностей, и мерцал зеленым камнем. Две печати безликого демона вернулись на свое место. Где же находилась третья?
– А что досталось людям, укрывшим нас? – дух, казалось, погрузился во времена своей человеческой жизни, и его откровения били по ушам Айсэт грохотом камнепада. – Смерть. Недоступная мне, запертому в пещере Безмолвия, в пещере собственного горя. Проклятие владыки сорвало с меня кожу, но не доставило ему удовольствие, потому что жизнь уже вышла из меня. Он забрал у меня любимую, облик и разум. Но оставил подле завистницу. «Гуашэ, – просила она, – Гуашэ, помоги мне убедить отца. Помоги нам спасти сына…» – голос духа сорвался в вой, иныж ударил о зеркало волосатым лбом, паук выпростал длинную мохнатую ногу, змей выплюнул шипящую струю яда. Он прорывался наружу, заставляя свечи вздрагивать и дымиться черными клубами.
Не зря Гумзаг заставлял повторять заговор, пока она не научилась выпевать тише, чем дышала. Горный дух подчинялся магии слов, обволакивала она и Айсэт. Никто из них уже не мог остановиться – заговор действовал в обе стороны. Айсэт, отрицавшая правду, держащая ее за хвост, да что там за хвост, вцепившаяся в нее мертвой хваткой, чтобы не выпустить и не позволить развернуться, оглушить, сбить с ног, слабела. Слезы туманили глаза. Все, что осталось за вращающимися зеркалами, слилось в непроглядное сплошное пятно. В Айсэт разворачивался клубок тьмы, покрывающий сознание, что пыталось бороться с заговором.
она проговаривала строку за строкой, а сердце выстукивало единственный приказ. «Имя», – требовало оно.
– Я не помню ее имени, – заревел горный дух. Айсэт отпрянула. За зеркалами вспыхнул и растворился черный сгусток. – Его отняли у меня, до краев наполнив отчаянием. Но я помню другие имена. Пещера молчит для вас, но для меня вопит сотнями женских голосов, выкрикивает бесконечные обвинения. Ночь моего безумства приносит новое имя, нынче к нему присоединилась и последняя избранница. Дахэ.
Напев Айсэт вновь застрял в горле и вышел одинокой слезой, сорвавшейся на щеку. Яркий полог шатра выцветал тем сильнее, чем больше свирепели твари в зеркалах и проявлялся вихрь, превращаясь в тень, в которую Айсэт провалилась бы безвозвратно, если бы сдвинулась с места.
«Скажи мне имя», – приказала она и упустила еще одну слезу.