Демон спускается с гор

Зарна не успела подавить смешок, Дахэ одарила подругу надменным взглядом. Тогда никто не смел смеяться над ней. Девочки слушали разинув рты и почти не моргали.

– По лицу можно увидеть, благороден ли человек, – Дахэ никогда не уступала, – или же жизнь сразу отвернулась от него, едва бедняжка появился на свет.

На этот раз ее подруги не скрывали ухмылок. Пусть знает меченая, на кого поднимает голос.

– И что дальше, Дахэ, рассказывай, – попросила Нану, переполненная детским любопытством. Она тоже глядела в Безымянное в тот день, и ее рассказы об увиденном все время менялись: то она видела солнечные блики, то красные ягоды на зеленых листах, то медовые соты, то рыжий мех. «Но вовсе не лицо, – жаловалась Нану, – я видела губы алые, как кровь, но больше ничего».

– А я смотрела в глаза, золотые, как кольца, что привозит мне отец. На белый цый и расписной бешмет, – Дахэ вскинула голову, – и с тех пор мне не нужно было гадать, я точно знала, кого уготовила судьба. Ведь золотые глаза у одного лишь горного духа. А что же рассмотрела наша Айсэт? – Дахэ сделала вид, что задумалась. – Ах, точно, Кочаса! Кочаса разглядела ведьма! Болото пообещало ей дурачка, – захохотала она, уперев руки в бока. – Так что все решено. Каждый на своем месте: Нану с куклами, Зарна в одиночестве, Кутас со стариком, ты с Кочасом, а мне быть спасительницей деревни, невестой золотоглазого духа.

«Давай же, – подгоняла Дахэ ведьму, – убеги, как тогда убежала», – она растревожила лес смехом и не собиралась лишать себя удовольствия.

Но Айсэт не ушла, спросила, не отрывая взгляда от кувшина:

– А как же Тугуз?

Меченая подняла голову и посмотрела прямо на Дахэ, застывшую от вопроса. Хохот еще не схлынул с Дахэ, но губы задрожали.

– Или он не у дел?

Метка Айсэт из бледно-розовой становилась алой, наполнялась кровью. Дахэ почти ощутила, как жар перекинулся на нее, дохнул в лицо.

– Не понимаю, о чем ты. – Она схватила свой кувшин, набрала воды, окинула взглядом Кутас и Зарну, не смеются ли.

– Отчего же, – Айсэт больше не опускала глаз, – позволь, я повторю твои слова. Нану – куклы, Кутас, сколько ни умывайся, старик, мне – Кочас, тебе – дух. А Тугуз? Ты уйдешь, оставишь его, не увидишь слез, которые он станет проливать. Если вся твоя красота достанется горному духу, какую красавицу сравнит с тобой Тугуз?

Дахэ кинулась бы на мерзавку, разорвала ее уродливое лицо, но осталась на месте, скованная злобой.

– Кому ты позволишь заменить себя?

Кувшин разбился у ног Дахэ. Вода плеснула на подол, намочила новое платье. В мыслях Дахэ задыхалась, пот побежал по шее, а косы ожили и зашипели вместе с ответом:

– Да кому угодно, – усмехнулась она. Нахмурила брови, отряхнула платье и встала неподвижно. – Что мне до Тугуза? Куда интереснее, что будет с тобой. По мне, так лучше смерть, неважно, у духа или хоть здесь и сейчас, в водах ручья, чем Кочас. На тебя ведь никто другой не глянет, меченая. – Дахэ жалела о разбитом кувшине, говорившем правду красноречивей любых слов, о губах, дергающихся под мелодию ее гнева. – Моя судьба яснее этого дня. Я войду в пещеру с гордо поднятой головой. Ты же вечно будешь опускать взгляд, и никакие снадобья не принесут тебе уважения.

Кутас дотронулась до ее руки, но Дахэ отступила и заговорила быстрее:

– Да обернись ты змеей, все равно в пещеру не проберешься! Не нужна духу уродина! Никому не нужна! На тебя и Кочас не позарится, его родители в спину подталкивают. Мол, другой не найти.

Айсэт не шевелилась. Она не плакала, но Дахэ видела: слова бьют в цель. Дахэ выкрикивала то, что Айсэт знала сама и точно вертела в лохматой голове: ее судьба предрешена так же, как и судьба самой прекрасной девушки деревни. Одиночество – вот удел ведьмы.

Нану не подошла к Айсэт. Хватило ума осознать, что гнев может пасть на нее и оставить на круглом личике красные метки, подобные той, что носила Айсэт, но длинные и свежие.

– Если бы небеса сжалились, – Дахэ вскинула руку к чистому майскому небу, браслеты зазвенели, – он бы выбрал тебя. И в этом году ни одной семье не пришлось бы страдать.

Ведьма прижала свой кувшин к груди. О, она отлично понимала, насколько Дахэ права! Даже отец и мать Айсэт недолго мучились бы от потери. «Убирайся, меченая, – мысленно приказала ей Дахэ, – с тебя достаточно».

Но Айсэт снова не ушла. Поставила кувшин на плечо и выпалила:

– Если дух выберет тебя, я поменяюсь с тобой местами!

Дахэ осеклась, схватилась обеими руками за живот, отшатнулась. И захохотала громче прежнего. Губы кривились, слезы текли по щекам.

– Ты уже как-то поменялась со мной местами, – проговорила она сквозь смех и слезы.

Айсэт смотрела, как Дахэ извивается от смеха, которым прикрывала скрытую боль, и вспоминала день, когда девочки гадали над Безымянным. Ее память, ее правда шли совсем другим путем. Но по этому пути не захотела бы последовать ни одна из подруг Дахэ. Потому что все они глядели в рот самой красивой девушке аула.