Демон спускается с гор

Дахэ плыла впереди толпы. Они растянулись по лесу, шли молча, отдавшись звукам ночи. Затихла музыка, бормотание Гумзага, всхлипывание подруг. Нарушали покой лишь прыжки Кочаса. Он скакал на одной ноге и без конца повторял «н-еста». Никто не останавливал его. Игры дурака сродни естественным звукам природы, что выходили из дикой, почти звериной души, а значит, не могли помешать лесу и ночи принять выбор властителя Гнилых земель. Тугуз играл кинжалом, подкидывал и ловил за рукоять. Айсэт, бредущая позади женихов в толпе девушек, отгоняла назойливое предчувствие, что кинжал вот-вот вонзится в дергающуюся спину Кочаса. Тугуз не смотрел ни на Дахэ, ни на дурачка, ни на кинжал. Но ловко ловил клинок. Пришлые женихи вышагивали без тревоги. Быть может, они в душе, подобно Кочасу, подпрыгивали, как неразумные дети, и приговаривали имена своих невест. Привыкали. А может, тяготились счастьем, что настигло их. Но вида не подавали. Так же как и девушки из их деревень, у которых на лицах в изменчивом свете смолянистых факелов читалось успокоение. Их миновала горькая участь. Они позволили себе присматриваться к молодым мужчинам, а те, воздав все почести духу и его невесте, – приглядеться к ним.

Силяп и Нану то и дело косились на Тугуза, теперь свободного и манящего огнем волос. Зарна и Кутас порывались убежать вперед, к бедной своей подруге, но их останавливали правила майской ночи. Дахэ больше не принадлежала миру людей. Мать пусть выплачется, соберет ее в путь, остальным положено справить свадебный пир.

Сын Гумзага тоже сбивался с общего шага. Проверял что-то на поясе. «Что ему неймется? – подумала Айсэт. – Он вовсе не выглядит удрученным. Скорее взволнованным. Быть может, он предложит Дахэ убежать. – Айсэт остановилась, пораженная внезапной мыслью, на нее тут же налетела Нану. – Он решается!»

– Надо идти, Айсэт, – голос Нану дрожал от душивших ее слез. – Поддержим Дахэ. А потом, – она всхлипнула, – ты же придешь к священному дереву? Гумзаг расскажет легенду о духе. А ты можешь после поведать о двух братьях, обернувшихся горами. Я так люблю эту историю. И Дахэ любит… любила.

Айсэт кивнула. Открой она рот, зубы выстучали бы ее догадку. Вид оборачивающегося Шарифа натолкнул на идею. Никогда еще Айсэт так не спешила вернуться из чащи в деревню.

Все собрались под шелковицей. Верхняя и нижняя части аула объединились у дерева, как свет и тьма, юг и север, тепло и холод, – сошлись в одной точке. Избранницу проводили домой собираться навстречу заре. Одеться в лучшее платье, выбрать украшения, расплести три девичьих косы и украсить монетами одну, заплетенную с особым заговором, защищающим невесту. Проститься с прежней собой и отправиться к новой жизни. Услышать от матери слова любви и прощения, наставления молодой жене и вернуться тропами вдоль болот уже в полном одиночестве.

Вновь горели костры. Трещотки и шичепшины затеяли громкий разговор. Люди легко забывали о тех, кто выпадал из тесного круга общины. Что бы ни говорили предания и сказки, чему бы ни учили старшие младших, как бы ни утверждали братство и единение, жизнь вытесняла боль от потери. Продолжалась и точно не оглядывалась проверить, не оставила ли кого-то позади.

По традиции Шарифа, вернувшегося в родные земли, и гостей из других деревень усадили за стол под деревом. Там же разместились старейшины. Остальные расселись полукругом на земле. Женщины выносили угощения. Пасту и вареное козье мясо, лепешки, мед и вино. Айсэт полагалось сидеть у костра вместе с остальными невестами, но она спешила ускользнуть из-под раскидистых ветвей шелковицы.

Полилась песня. Голос, звучащий поверх общего хора, остановил ее:

По зеленым лугам к грозным снежным вершинам,
Там, где реют под небом высоким орлы,
Там, где сердце горит огнеструйной воды
И рассвет проступает румянцем стыдливым,
Словно яблони цвет, краской первой любви,
Там, средь скал и ручьев, повстречались вдруг мы.
Ты с кувшином в руках, на коне я ретивом.

У Шарифа был красивый голос. Он покрывал других поющих, и они уступали, вторя основному мотиву:

Песня в небо летит, сердце громко поет,
И ручьев подпевают серебряных трели,
Снег с вершин на фату тебе белый пойдет,
Свадьбу нашу украсит лугов горных зелень.

В перерывах между куплетами, когда за дело принимались трещотки, Шариф играл на свирели, покачивался из стороны в сторону, наслаждался мелодией: