Демон спускается с гор

Ей ответило шуршание. Змеи выползали из травы, поднимали головы и так, выглядывая полосу воды, вползали в болота.

«Они-то слышат. Их вы зовете. Вы сами похожи на змей, вливаете свой яд в людей».

Айсэт не выдержала:

– Вы показали мне участь деревни. Так расщедритесь, откройте, как спасти ее. Если вам нужна жертва, – она ударила себя в грудь, – я готова войти в воду. Примите меня, а сами прошепчите Дахэ, как вернуть источники. Что же вы? Что вы молчите? Или вы отравили сами себя?

Крик ее разлетелся над болотом. Разухалась сова, завозились мыши под корнями деревьев, затявкали лисы. Но голоса не поднялись из болотных глубин.

– Почему же ты обвинил меня? – Айсэт отвернулась от Кольца. Она представила ущелье, испыун, крутой подъем к скале, дуб и пещеру. И кричала через расстояние в ее тьму, впервые осознав, что вход в логово горного духа не пасть, но ухо, что открывает ему слова и мысли Гнилых земель. Так пусть же слышит! – Если бы ты просто отказал. Если бы назвал недостойной. Но ты обвинил меня. Ты сказал, что я тебе не нужна, потому что я лгу! Никто не лжет больше, чем Дахэ! Ей ты отдашь воды?

Дурман болот пробирался в нее. Голоса не желали обратиться к ней, но их чары действовали. Отяжелевшее сознание рождало странные образы. Айсэт будто бы снова очутилась в лодке и раскачивалась на волнах, исходивших от острова в середине Кольца.

– Нет, нет, нет, – приговаривала Айсэт. – Она не достанется тебе. Дахэ передумает. Тугуз приведет к ее порогу быстроногого коня, усадит Дахэ в седло, прижмет к себе, и она ускользнет, обернется водой, дымом, змеей и оставит тебя, дух. А если не сбежит, то мне жаль тебя еще больше. Дахэ придет к твоей пещере и, даже если ты опомнишься и откажешь ей, просочится сквозь тьму, проберется в глубины и вырвет признание из твоего черного сердца. Ты сам выбрал ее, и нет теперь тебе спасения, глупый дух. Даже ярость богов покажется тебе детской игрой рядом с Дахэ.

Вопль застрял в горле. Айсэт представила, что сделает горный дух. Не морские воды разольет он по их земле, не болотные, но кровь, почти такую же горячую, как источники, что он удерживает.

– Как мне убедить тебя? – прохрипела она. – Как заставить вернуть воды? Ты не отозвался на призыв, жрецы обманули нас. Может быть, если я найду правильные слова, сумею воззвать к тебе, ты обретешь свободу и сам отдашь то, что мне так нужно. Был ли ты человеком? Осталась ли в тебе капля сострадания?

Противоречивые мысли терзали Айсэт, обернувшись почти тем же ветром, каким явился к ней горный дух у пещеры. Что же показал он Дахэ? Отчего предложил выбирать между смертью и позором? Она не упомянула море, и лодку, и девушку, которой стала на те затянувшиеся минуты сияния. Спросила про страхи, но не задала вопроса о том, каково было Айсэт задыхаться в толще огромной волны. Ничего не сказала о вихре, но все кричала, что лучше ее нет. Вот бы дух обрушился на болото и вытянул весь дурман и Айсэт заодно. Унес бы неведомо куда и сбросил в бездонную пропасть. И у нее не осталось бы вопросов, слез и криков.

«Я в заточении», – пожаловался ветер в мыслях Айсэт.

– И мы все вместе с тобой, – произнесла она, обвиняя себя в том, что не нашлась с ответом у пещеры. – Ты наказываешь нас за свои грехи. Но мы не виноваты, мои родители не виноваты. И я, я тоже не виновата, что родилась такой… – Она приложила ладонь к щеке. – Так и есть, полыхает. Она постоянно горит, у меня под кожей всегда угли. Но ты хочешь, чтобы я истлела целиком.

– Это крайне неприятное зрелище, – сказал ей лес.

– Кто здесь?

Айсэт остановилась, подобралась в поисках тени, что пришла к ней. Рука ее непроизвольно нащупала рукоять ножа. Она не сняла его с пояса, как того хотела мать, даже в Ночь Свадеб не рассталась со своим верным помощником. Айсэт никогда еще не использовала его как оружие защиты или нападения. Короткий клинок ученики жрецов извлекали из ножен, чтобы срезать травы или рассекать воздух над больным, изгоняя недуг. Тот, кто учился исцелять, давал клятву не причинять боли, не нести смерти. Но рукой Айсэт повелевал страх. Она слишком громко и яростно обвиняла горного духа, и он услышал ее.

– Кочас? – позвала Айсэт и заставила себя опустить руку. – Это ты?

Никто не выпустит Кочаса из деревни одного в поздний час, и он не выговорит даже столь короткую фразу, верно ставя язык к кривым зубам.

– Когда человек горит, вонь разносится по всей округе. Человек пахнет и горько, и сладко, и мучительно, потому что кажется, что вместе с ним горишь и ты. Я бы на твоем месте не призывал подобной участи.

Айсэт сделала шаг назад и натолкнулась на говорившего. Дух выбрался из пещеры, получил плоть. От него исходил жар, он дышал, и говорил, и насмехался над Айсэт. Она повернулась. У духа оказались человеческие глаза, золотисто-зеленые, отражающие пламя факела, нос с горбинкой, высокий лоб и острые скулы.

– Кожа лопается, глаза вытекают, крик гаснет в обожженном горле. Я видел огненную казнь. И чувствовал смрадный ужас. Почти такой же, как здесь. Зачем ты дышишь миазмами? Не лучше ли кричать там, где воздух чист и свеж?