Демон спускается с гор

– О себе сейчас толкуешь, не о нем. Да, мать твоя рассказывала, – Гумзаг кивнул своим словам, – что без любви жизни нет, а за любовью хоть в Гнилые земли. Правда, смерти, Айсэт, боятся все. Не своей, так чьей-то другой. Дзыхан вот за твою жизнь боялась, потому и отдала пещере. А ты за ее жизнью в пещеру вернулась.

Смысл слов Гумзага ускользал. «Мать отдала меня пещере?» – хотела переспросить Айсэт, но болото отняло у нее голос. В голубой воде Слепого расколотые слова облачались в образы. Проступило лицо матери и лицо старухи с горящими черными глазами, похожими на две пещеры. Провалы глаз затягивали внутрь, и лицо матери таяло в их черноте.

Айсэт еще помнила, что правильные слова обладали большей силой, чем дурман болот. Выговаривая их, люди обретали власть над проклятием Гнилых земель. Айсэт вытаскивала нужный заговор из расползающихся мыслей:

За солнцем иду, за ветром иду, традиции чту, с богами живу.
Вот сердце мое, вот сила моя, я помню…

– Не стоит, внучка, – оборвал ее жрец, – не буди спокойной воды. Пойдем по краю, вот и обойдется.

Айсэт вздрогнула. Она стояла у кромки болота и наклонялась все ниже к воде. Гумзаг схватил ее под локоть и оттащил от болота. Зубы Айсэт все выстукивали заговор. Гумзаг встряхнул ученицу, потянул за собой, ускоряя шаг. Он что-то бормотал в густую бороду.

– Мы видели людей в подземном озере, учитель, – рассеянно проговорила Айсэт. Оборванное заклинание не сработало. Она уже не могла разобрать, чье же лицо видела в Слепом, одно оно было или множество лиц глядели на нее из болота. – Все наши девушки утонули. Никто не дошел до духа. И Дахэ не дойдет…

– Всех, кто обещан был, он собрал под свое крыло, никого не отринул. По капле море, по ветке лес, он рачительный хозяин, и места в его владениях всем хватит.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, учитель.

Лес расступался перед ними, чем дальше от болот, тем меньше становилось больных деревьев и легче дышалось.

– У кого в душе тьма черная, тот ее источает, делится со всеми, до кого дотянется. Как болото это, дурманит, тащит к себе, обманывает. Доверишься такому – пропадешь. Не думаешь ли ты, что дурной человек как пещера: входишь в нее – и теряешься?

– О ком ты, учитель? – Айсэт хотела остановиться, надеялась, что Гумзаг обернется к ней и объяснит.

– Зная запрет, сердце твое рвалось к пещере. Зная наши предания о Ночи Свадеб, ведешь речи о невестах на дне пещерного озера. Нет их там. Как нет там тебя, и избранницы, и никогда не было моего сына. Тебе следовало сидеть у ног отца и матери, но ты отдалась ночи, надышалась болотным смрадом и нарушила правила. Пещера выставила вас, я нашел Шарифа и Дахэ немногим раньше, отвел в деревню. Вернулся за тобой и надеялся увидеть твое раскаяние. Но ты ищешь прощения, хотя должна наказания искать. Дня не пройдет, как месть злого духа накроет Гнилые земли. А ты, дурная дочь, пьешь дурман болот, нет чтобы бежать к родителям и коротать возле них оставшееся нам время. Пойдем же, Айсэт, пора увидеть, что ты натворила.

Почему учитель не дал ей закончить заговор? Почему привел ее к Слепому, а после гнал по лесу, чтобы бросить у родительского дома и уйти, вместо того чтобы вести заблудшую дочь к Калекуту и Дзыхан? Почему обычно простые, спокойные речи переплетались и путались, выбирались из его рта подобно змеям или пару, что поднимался от болот? Груша, что росла у края родного двора, не давала ответов, но подарила опору. Стоило Гумзагу довести ее до деревни и оставить в одиночестве в саду, сознание прояснилось. Айсэт прижалась спиной к стволу грушевого дерева и договорила заветные слова:

Я помню: текла тут иная вода.
Все земли пройду, но вора найду,
Не здесь, не сейчас в свой срок пропаду

.

Выпрямилась, потерла лицо, пошла мимо ульев. Домой.