Дзыхан повернулась, когда Айсэт схватила ее за оба плеча. Глаза матери горели тем же светом, что вспыхивал в глазах учителя. Она несколько раз моргнула, странный блеск пропал, и от глаз к вискам протянулось по три луча морщин:
– Дочка, вот и ты пришла разделить всеобщую радость!
– Мама. – Айсэт, не выпуская мать из объятий, отстранилась, осмотрела с ног до головы.
Щеки и губы Дзыхан налились цветом, кожа больше не выглядела сухой и потрескавшейся, пальцы, которыми мать ощупывала лицо Айсэт, не горели.
– Как ты себя чувствуешь? Где отец?
Женщины обходили их, торопились за невестой. Мать озиралась по сторонам и чуть постукивала ногой, ей не терпелось вернуться к танцу.
– Он тоже тут?
Дзыхан не отвечала, дергала плечами, желая скинуть руки дочери.
– Мама, прости, я вошла в пещеру вслед за Дахэ. – Айсэт хотелось все рассказать матери. – Прости, прости, пожалуйста. Лес заболел, и дух скоро… он… Учитель сказал, что дух выйдет мстить. А я прошла сквозь ветер и ворота из железа и проснулась в лесу. А дома не горит очаг и…
– Нехорошо заставлять всех ждать. – Мать потрепала Айсэт по щеке. – Ты же не хочешь, чтобы все снова указывали на тебя пальцем, называли нелюдимой. Музыка зовет, жизнь кипит. Что еще, кроме рождения ребенка, может согревать душу человека и поддерживать в нем жизнь, как не свадьба?
Дзыхан выглядела здоровой и вовсе не слушала дочь. Музыка гнала ее плясать и радоваться.
– Но ты видела Дахэ? Она вернулась раньше меня. Я не нашла, чем разжечь очаг. Почему в доме пусто, мама?
Дзыхан перехватила запястья Айсэт и потянула за собой:
– Пойдем быстрее, дочка. Жаль, ты не успела переодеться. Нехорошо идти на свадьбу в наряде отвергнутой невесты, но что поделать. – Она осмотрела разорванные рукава и дырки, из которых проглядывал корсет. – Где ты вечно рвешь платья? И вся изранилась! Айсэт, негоже девушке бродить по лесу! Но все же поспешим, что поделать мне с тобой. Разделишь наше счастье, и своего достанется.
«Хорошая дочь не заставляет себя ждать», – сказал Гумзаг. Айсэт подчинилась, пошла за танцующими женщинами, разодетыми в пестрые наряды. Она всегда была хорошей дочерью, и ей полагалось праздновать исцеление матери, разделять ликование, бьющее из Дзыхан. Хорошая дочь не хочет убежать обратно в лес.
Айсэт без конца оборачивалась. Надеялась, что Дахэ или Шариф выскочат среди женщин и выдернут ее из пляски. Дахэ раскричится, потребует объяснить, что происходит и кого это женят, если все свадьбы празднуются на третий день после выбора горным духом невесты. А Шариф ухмыльнется, если он вообще появится, а не ускачет на Акозе в дальние края. Хорошая дочь разделяет и боль, и счастье своей общины и живет единой жизнью с каждым, кто входит в близкий круг – а в круг входила вся деревня. Но и мысли, и ноги Айсэт путались, и потому, несмотря на старания матери вывести ее поближе к невесте, они плелись в конце свадебного шествия.
Свой мотив повел шичепшин. Смычок рвал струны и терзал ноги бешеным ритмом, и даже барабаны не поспевали за ним.
– Глядишь, года не пройдет, как и ты войдешь в новый дом. Разве не хочется тебе перемен? – пропела Дзыхан дочери и присоединилась к женскому хору:
Женщины пели о золотой юле, которая войдет в дом жениха и принесет достаток и благоденствие. О белолицей луне, о безмолвной овце и тихой голубке – так они величали невесту, которая самоцветом блистала в начале плясовой.
над голосами старших женщин звенели колокольца девичьих, вплетали в свадебные шутливые песни свои надежды. Каждая гадала, когда же ей привалит счастье.
– Как ты себя чувствуешь, мама? – выспрашивала Айсэт.
– Что же ты, родная, пой с нами вместе. – Мать толкнула Айсэт под бок. – Ты всегда любила петь, что же теперь смущаешься?
– Мне надо найти Дахэ и Шарифа. – Айсэт попыталась отойти от матери, но ее придавили к ней, женщины не нарушали единого потока.
– И до Дахэ дойдем. – Дзыхан подхватывала слова величаний и отвечала Айсэт в коротких перерывах между куплетами. – Разделим с ней счастье.