Демон спускается с гор

– Неужели? Живот растет и растет, а чужой жених, тот славный воин, выхватывает кинжал. Так скажут люди. Никого не волнует, что родной отец бросается на сына с оружием. Никто не видел, как они боролись, как безоружный сын пытался убежать, чем сражаться с отцом. Как держали его дядья. Как он выбил кинжал, потому что отец обещал вырезать его будущего ребенка из живота ведьмы, которая, о боги, никак иначе, околдовала храброго воина, славного сына. А боги, Айсэт, открыли глаза как раз в тот момент. Потому что им нравится смотреть, как сражаются люди. Ловить мгновение, когда душа вытекает из тела с последним рывком крови из застывшего в удивлении рта. Им по вкусу смотреть, как кинжал пьет из груди поверженного старца. А после слушать, как деревня кричит, что виновата ведьма. Слово звучит раз, слово звучит всегда. Женщине нелегко избавиться от ребенка, но куда сложнее избавиться от позора. Он прилипает к телу пятнами парши и смрада, и пятен становится больше, потому что позор притягивает позор. И вот уже из бесстыдницы дочь купца превращается в проклятую удэ. И жрец торопится изгнать ее дух, очистить вверенную ему землю. Ведь сын убил отца, и в тот же вечер слегла с горя его мать. Перестала говорить, отказывалась от еды, таращилась в угол. Ведьма не просто околдовала сына и заставила его пойти против отца. Она обернулась туманом, пробралась через дымоход, проползла над очажной балкой и забралась женщине под кожу, чтобы пить кровь. А рожать своего ребенка ведьма отправится верхом на черной кошке на высокий холм в верховьях реки. И вырежет дитя из чрева тем самым кинжалом, омытым в невинной крови, чтобы и оно обернулось ведьмой. И будут они блуждать по лесам, прятаться в оврагах, чащобах и кустарниках. Пробираться в села, плакать и кричать: «Я родила, младенца родила, он голодный и голый, оденьте мне его!»

– Зачем ты говоришь мне все это? – Айсэт отступила от матери. Она не хотела принимать откровения матери, что било в ушах громовыми раскатами. Дзыхан раскачивалась перед глазами Айсэт, и осознать, что она действительно покачивается из стороны в сторону, а не плывет в дымке выступивших слез, не удавалось.

– Потому что ведьмина дочь все же появилась на свет. Но не голодная, а мертвая.

Айсэт пошатнулась.

– Дары природы часто становятся проклятиями, дочка. Тебе, как никому другому, известно это. – Мать, наконец, перестала гладить Айсэт по щеке, где распласталась метка. – Ты желала избавиться от своего проклятия, и тебе, как смотрю, это удалось.

– О чем ты?

– Осталось немного, – мать приложила палец к губам: молчи, – наберись терпения. Когда деревня выбирает сжечь ведьму, утопить или положить ей в рот раскаленный железный шар, чтобы прожег горло, желудок и чрево, а после, когда молнии нарушают их замыслы, гонит проклятую вместе с обезумевшим, уже бесспорно ведомым ее колдовством сыном старейшины. Преследует с факелами и кинжалами, с псами, взывая к божественному отмщению, то убежишь далеко, не разбирая пути. Тебя не остановит ни боль, сжимающая живот, ни болотные огни и зловоние голубых чаш среди чащобы, ни легенды, сковывающие страхом сердца всех, кому приходилось объезжать Гнилые земли. Все знали, что в Гнилых землях гибнут люди, а выживают те, кому горный дух позволил приносить в жертву дочерей. И они решили, что болота убьют ведьму. А если не убьют, то ей в Гнилых землях самое место.

Айсэт схватилась за растрепанные волосы, закрыла ими уши. Как часто делала в детстве, когда пряталась от прозвищ и насмешек.

– Дитя попросилось на волю, стоило переступить границу владений духа, – Дзыхан закатила глаза, в уголке губ проступила слюна, – будто бы почувствовало, куда его привели. Ее… ведь родилась девочка. Дочь купца знала, что будет девочка, красивая, как она, и смелая, как отец. И когда живот разорвала боль тысячи раскаленных железных шаров, ведьма взмолилась богам и людям в надежде, что кто-то услышит, смилуется, пошлет помощь. Часы мучений длились, и они с мужем, с мужем, с мужем, – мать повторяла «с мужем» со злой настойчивостью, – как иначе назвать человека, который разделил позор с любимой женщиной, шли. Боль ломала ей кости, отнимались ноги, а мысли больше не улетали к небу, но выходили криками ночных птиц и таяли, просачивались в землю, искали тайные ходы и силу, которая согласилась бы наполнить ее и вернуть надежду. И птицы откликались на зов. Совы летали над ними, цепляя крыльями волосы. У одной из подруг ночи, чего не почудится в муках, было золотое оперение.

Айсэт открыла рот – сказать матери, что тоже видела птицу с золотыми перьями, но промолчала. Дзыхан смотрела не на нее и говорила не ей: