Демон спускается с гор

Сестрицы закивали. Дахэ оглянулась, чтобы разделить с ними радость. Но мужчина схватил ее за руку. Вино пролилось на пол, ушло в песок.

– Ты зачала на подходе весенних дней, – прошептал мужчина. – Не срок ему еще. И не для их жениха ему рождаться.

– Гость наш в горячке. – Три-бабушка встала между Дахэ и мужчиной. – Не пострадал бы, не причинил бы себе вреда.

Узловатыми сильными пальцами она оторвала руку мужчины от запястья Дахэ, забрала у нее чашу и подала веревку:

– Позаботься, сестрица. А я угощу дорогого гостя.

Она вцепилась в горло мужчины, сдавила и просипела:

– Пей.

Веревка обхватила его. Сестрицы достали из-за его пояса кинжал и свирель. Дахэ отчего-то знала, что рожок вовсе не волшебный, что не в его силах одарить мир благодатью или ввергнуть его в погибель.

– Вот они, оружия мужчины. Смерть и обман, – громко произнесла три-бабушка. – Но наш жених бережет нас. Ему доверимся.

Она вливала вино в рот гостя.

– Пусть сыграет нам, три-бабушка, – попросила Дахэ, повинуясь внутреннему зову.

– Сыграет, родная, – согласилась та, – вот как придет другой гость, так и сыграет.

Три-бабушка затолкала в рот мужчине кусок мяса:

– Если прежде не умрет, совсем слабый.

Девушки вышли из дома. Три-бабушка, обняв живот Дахэ, последовала за ними. А Дахэ, как добрая хозяйка, осталась с гостем. Она могла бы ждать три-бабушку, сестриц и жениха целую вечность, но свирель на постели смущала ее. Дахэ положила руку на живот, и дар, дожидающийся в нем своего часа, ударил шаловливой пяткой. Дахэ представила, как рожок играет ее рыжеволосому мальчику с голубыми, почти льдистыми глазами, и запела:

Наша гордость и наша краса,
Ты, малыш, – золотая роса,
Что упала на наше село.
Седловину горы,
Что в снегу до поры,
Для игры ты возьмешь как седло.

Кто-то звал ее сквозь колыбельную. Мужской голос, затихший в ней вместе с дурманом вина и терпким вкусом трав и мяса. Живот отзывался, и билось в нем еще одно позабытое имя. Гость смотрел на Дахэ. Он не походил на ее сына. Живые, напоенные солнцем и зеленью лесов глаза, острые, как кинжал, что лежал на ее постели, терзали ее. Дахэ пела, глядела на мужчину и просила, чтобы у ее нового жениха были такие же красивые, золотые глаза.

Шариф говорил отрывисто и явно не узнавал Айсэт. Дахэ прислонилась к двери и тоже больше не обращала на нее внимания, уставившись на озеро. Она ждала чего-то. Айсэт ждать не могла, потому что у них обоих, у Шарифа и Дахэ, почти не оставалось времени. Живот Дахэ опустился, как бывает незадолго до родов, лицо опухло, на щеках появились коричневатые пятна. По шее Шарифа распускались грозди черных прожилок, вены заполнились ядом. Айсэт подошла к нему. Сердце оглушительно билось, и она усмиряла его, чтобы раненый волк, каким мнился ей сейчас Шариф, не почуял ее страха. Он и выглядел раненым зверем, затравленным и озлобленным. Одежду его подрали когти орла, рваные рукава открывали старые шрамы на предплечьях, и к ним скоро добавятся новые, если глубокие борозды от когтей успеют затянуться. Если прежде Шариф не умрет.

– Почему он связан? – окликнула Айсэт задумчивую Дахэ, которая вовсе не походила на себя прежнюю. – Кто его связал? Почему ты позволила?

Вместо нее высказалась три-бабушка:

– Женщины, перешедшие одну реку, – сестры. Мы же живем у одного озера. Нас не разделить. Но ты нам не сестра. Тебя никто не звал.

Дахэ вглядывалась в отражение неба и гор в озерной глади. Ее губы тоже шевелились, но ни звука не срывалось с них.

– Позволь мне, – попросила Айсэт у Шарифа, опускаясь на колени, – я не сделаю больно.

– Отойди от меня. – Шариф вскинул связанные руки. – Не смей прикасаться. Не смей притворяться, что тебе есть дело.

– Тебе нужна помощь. Разреши мне помочь.

– Ты отрава. Ты ждешь моего безумия, – извивался Шариф. – Торопишь мой час.

Зеленые глаза метались, Айсэт не могла поймать его взгляда.

– Тут дело кончено, – гаркнула три-бабушка. – Вы встретились, как ты того хотела. Теперь тебе решать. Забирай его и уходи, покуда жених наш не явился. Или помоги нам, а мы поможем тебе.

– Вы опоили его, так же как Дахэ, – крикнула Айсэт и тут же прошептала, обращаясь к Шарифу – Это я, Айсэт. Посмотри на меня. Ты сын Гумзага, а я его ученица. Мы с тобой пробрались в пещеру.

«Мы оба безумны», – закончила она в мыслях.

Она схватила кинжал с кровати, вынула из ножен, разрезала веревки. Шариф потер запястья, посмотрел на обрывки пут, на старуху, на Дахэ и зарычал, сильнее напомнив волка:

– Ты все еще прежняя? Ты Айсэт, ученица жреца? Или очередная ложь, что послана мне в наказание?

Глаза его помутнели, в них снова появились золотистые вкрапления. Боль брала свое.

– Прежняя, – подтвердила Айсэт. – Я напугала Акоза при первой нашей встрече, помнишь? Ты подслушивал меня у болота и так и не извинился.

– Сложно было не услышать, – тихо произнес он и повторил: – Сложно не услышать… Ты кричала так, что боги оглохли в своей небесной выси. Это правда? Или меня путает эхо надвигающейся грозы?