День ботаника

Перед тем, как пуститься в обратный путь, Гоша затащил труп в соседнюю пятиэтажку, отыскал в брошенной квартире шкаф покрепче и засунул в него мертвеца – чтобы не добралась мелкая живность, способная за считанные часы оставить от трупа одни косточки.

– …и документики отдашь, пусть решают.

Студбилет и пропуск в ГЗ на имя Алексея Конкина лежали в кармане рядом с сетуньским медальоном.

– Может, присядем, отдохнём? – Егор кивнул на почти не заросшую скамейку. В сквере, тянущемся вдоль Ломоносовского проспекта, сохранились остатки асфальтированных дорожек, и даже бетонные бордюры торчали кое-где из густой травы.

– А что, и присядь! – проводник засуетился, расчищая спутнику место. – Всего ничего осталось, через полчаса будем…

Егор откинулся на спинку и с наслаждением вытянул ноги.

– Вы обещали рассказать об этой… ведьме.

– О Наине-то? – Гоша с хрустом поскрёб мшистую бороду. – Она последняя из клана Даждьбога. Когда их перерезали, бежала сюда, на Ленинский.

– Даждьбог? Кажется, что-то из древних славян?

– Раньше в парке Музеон – это возле Крымского моста, там, где Центральный Дом художника – обитала община родноверов. Слыхал о таких?

Егор кивнул. Движение неоязычников стало популярным ещё в конце двадцатого века. Родноверы обожали татуировки, носили обереги из дерева и разноцветных бусин, устраивали ритуалы на природе и ругали христиан. В его родном Новосибирске они прочно прописались в рядах городских сумасшедших.

– Ну вот, жили они жили, пока не раскололись на две группы – кланы по-ихнему. И один клан, Чернобога, истребил других, поклонявшихся Даждьбогу.

– Что, прямо так взяли и истребили? Всех?

– Почти. – горестно вздохнул проводник. – Жуткая история, отродясь у нас такого смертоубийства не случалось.

– А за что?

Гоша пожал плечами.

– Говорят, власть не поделили. Хотя, над кем властвовать в Лесу-то? Нет, сдаётся мне, в другом дело было…

Голос лешака, обычно звучащий несколько комично, приобрёл загадочность – словно тот собирался посвятить собеседника в некую тайну.

– У каждого в Лесу своё предназначение. Не все, правда, об этом знают, но оно есть. Предназначение родноверов было – держать стражу на Калиновом Мосту. Для того их и призвали!

– Призвали? Кто?

– А ты что же думаешь, люди в Лес случайно приходят? Нет, он сам их призывает, и неважно, где находится человек, хоть на Аляске, хоть в Новой Зеландии. Услышит – и придёт.

Лешак уже не рассказывал, а вещал. Загадочность в его голосе сменилась торжественностью.

– Те, чьим духам поклонялись родноверы, знали, какие берега соединяет Калинов Мост и кто живёт на той стороне.

«…Калинов Мост? Ну да, конечно: Иван-царевич побеждает Змея-Горыныча на Калиновом Мосту. Час от часу не легче!..»

– И где он находится? – Егор осмелился перебить лешака. – Или это только символ?

К его удивлению Гоша не возмутился.

– Символ тоже. Но и мост есть – последний уцелевший мост с замоскворецкого берега на Болотный остров, между Лесом и Чернолесом. Раньше его называли Третьяковским – узкий такой, пешеходный. Там ещё молодожёны замочки вешали.

– И родноверы, значит, его не удержали?

– Заигрались в свои ритуалы, а того не знали, что в Лесу любое слово может обрести силу, даже сказанное понарошку, в шутку. Вот и вышло, что одни впустили в себя Лес, а другие – Чернолес. И, конечно, ужиться они уже не могли.

– И сторонники Чернолеса победили?

– Да. Так была проиграна битва на Калиновом Мосту. Но будет ещё одна битва, последняя. И после неё Лес кончится, а вместе с ним – и наш мир.

Егор помолчал. Впереди, сквозь высоченные кусты сирени просвечивали груды битого кирпича. Когда-то здесь стояло здание Социологического факультета МГУ, сейчас разваленное до основания гигантскими липами, проросшими сквозь фундамент. Остатки социологов перебрались в ГЗ – два десятка упрямцев, пытающихся изучать людские сообщества Леса. Темы их ежемесячных открытых семинаров служили в Универе постоянным предметом шуток.

– Почему именно тот мост?

– Он один остался цел. И это тоже неспроста: в сказках за Калиновым мостом Баба-Яга жила, а она, доложу тебе, далеко не забавная старушка из мультиков.

– За тем мостом тоже что-то такое есть?

Гоша посмотрел на собеседника с удивлением.

– Ты что, правда, не знаешь?

– Откуда? Я в Лесу меньше недели.

– Там скульптура, и не одна, а целая композиция. Называется – «Дети – жертвы пороков взрослых». Тринадцать жутких, отвратительных фигур. Неужели даже на картинках не видел?

– Не пришлось.

– И век бы их не видеть. Если Чернолес победить в последней битве на Калиновом Мосту, они обретут силу и расползутся по всему свету, тысячекратно умножая несчастья, которые символизируют – война, разврат, алчность, садизм, ну и всё такое прочее.

Егору стало муторно. После всего, что он увидел за эти часы – паренёк, в муках умирающий в облаке жгучих спор, старая ведьма с её диковатыми ритуалами, видение, подсмотренное в глазницах трупа – после такой жути получить вместо объяснения детсадовскую страшилку?

– Я так и знал, что не поверишь. – обиженно проскрипел Гоша. – Вы, замкадники, всегда так…

Похоже, проводник снова угадал его мысли.