День, когда мир перестал покупать

Хорошо сшитая рубашка в долгосрочной перспективе сэкономит ваши деньги: надевайте Tuckerman раз в неделю в течение пяти лет, и это обойдется вам примерно в семьдесят пять центов в неделю – дешевле, чем если бы вы купили рубашку за 60 долларов и избавились от нее через год, и намного выгоднее, чем рубашка за 15 долларов, выброшенная после десяти носок. Тем не менее многие домохозяйства не могут или не хотят выкладывать 195 долларов за сорочку. Действительно, потребители во всем мире финансово выиграли от более быстрой моды. В таких странах, как Великобритания и США, доля семейного бюджета, расходуемого на одежду, снизилась примерно с пятнадцати процентов на заре XX века до пяти или менее процентов сегодня. По данным Бюро статистики труда США, мы используем сбережения в основном для оплаты растущих расходов на жилье и на «товары, не относящиеся к категории предметов первой необходимости» – все, начиная от поездок за город на выходные и заканчивая всевозможными вещами, что заполняют наши комнаты и кладовки.

«Мы сами стесняемся такой цены», – говорит Риндерл. Она хотела бы снизить стоимость рубашек до ста долларов, но это произойдет только в том случае, если Tuckerman & Co. уподобится индустрии моды, от которой она изначально пыталась отречься: они могут перенести производство за рубеж, где сорочки станут шить низкооплачиваемые работники с использованием меньшего количества органических и возобновляемых материалов. «Возможно, нам будет очень трудно производить все, что мы выпускаем, здесь, и оставаться конкурентоспособными с точки зрения цены, как бы мне ни было больно это говорить».

Когда разразилась эпидемия коронавируса, последствия приостановки покупок одежды проявились очень быстро. Как и предсказывал Пол Диллинджер из Levi’s, отрасль начала разваливаться: только в Бангладеш было уволено более миллиона работников швейной промышленности. По данным Консорциума по правам рабочих (WRC), контролирующего эту индустрию, большинство ведущих брендов отказывались платить даже за заказы, уже находившиеся в производстве или готовые к отправке, пока давление общественности не заставило их сделать это.

Я снова поговорил с Махером, когда в разных странах мира впервые начали снимать связанные с пандемией ограничения. Я спросил его: став свидетелем урона, нанесенного его стране прекращением покупок, неужели он все еще жаждет увидеть изменения в швейной промышленности? В утренней жаре последних предмуссонных недель Махер выглядел таким же веселым и бодрым, как всегда. «Открывая свою страну для быстрой моды, вы одновременно наносите ей вред», – сказал он.

Главная опасность для индустрии одежды – не замедление шопинга, считает Махер, а неспособность его замедлить. В мире, где миллиарды людей уже имеют достаточно одежды, единственный способ заставить их покупать – создать неоправданный спрос. Чтобы этого добиться, нужно ускорять модные тренды. Чтобы ускорить модные тренды, нужно сделать одежду достаточно дешевой, и тогда ее будут покупать все чаще и чаще. А единственный способ сделать одежду такой дешевой – экономить на качестве, условиях труда, заработной плате или экологических стандартах, порождая катастрофу повседневной жизни, в которой Бангладеш существует уже много лет.

Переход к миру, в котором потребляется меньше одежды, будет болезненным для Бангладеш. Даже если бы швейная промышленность страны производила меньше, но более качественной и дорогой одежды, Махер сомневается, что шести тысячам фабрик в стране понадобится столько же людей, сколько работают на них сегодня. «Возможно, останется четыре тысячи фабрик или три тысячи», – говорит он. Однако они обеспечивали бы прожиточный минимум и меньше загрязняли бы окружающую среду, а также конкурировали бы за качество и эффективность (вместо жадности и скорости).

«Это положило бы конец крысиным бегам, – уверен Махер. – И началась бы настоящая гонка».

Если быстрой моде суждено пасть в мире без покупок, это не значит, что она полностью исчезнет. Уже есть кое-какие намеки на то, во что она может превратиться.

Когда я приехал в глобальную штаб-квартиру Trove, то увидел максимально стереотипный стартап, расположенный в небольшом промышленном парке, зажатом между искусственной лагуной и автострадой Бейшор Фриуэй на окраине Сан-Франциско. Над головой иногда кружили самые настоящие стервятники. Энди Рубен, основатель Trove, казалось, знал каждого сотрудника на складе по имени, хотя, если говорить на американском бизнес-жаргоне, мы находились не на складе, а в «центре реализации».