День красных маков

Её манера говорить заставляла Поппи чувствовать себя самой заурядной. У Гарриет всегда были при себе штрих-корректор, заточенный карандаш и точилка; Поппи, как и все её друзья, рылась в старом стаканчике из-под мороженого, ища, чем писать. Что бы ни обсуждалось в классе, от железных дорог в викторианскую эпоху до египтян, у Гарриет всегда находились подходящая книжка, сувенир или предмет искусства, чтобы показать всему классу. Став старше, Поппи часто задумывалась, нет ли у этой девочки связей в Британском музее?

Гарриет была очень чистенькой, очень хорошенькой, но больше всего в тот злополучный день Поппи поразила её коробочка для ланча. Розовая, пластмассовая, она идеально подходила по размеру для бутербродов и прочих лакомств. Поппи не терпелось заглянуть внутрь. Десять минут спустя ей это наконец удалось – сняв крышку, Гарриет явила миру самое потрясающее зрелище. Крошечные треугольнички ржаного хлеба, без корок, были густо намазаны вареньем. Поппи вспомнила бабушку, та всегда говорила: «Кто не ест корок, у того волосы виться не будут». Таким было одно из её суеверий, не основанных ни на чём, кроме бесчисленных повторений.

Бутерброды лежали сбоку, оставляя место для упаковки апельсинового сока с крошечной пластмассовой трубочкой. В уголке разместились стаканчик йогурта, чайная ложка и не одно, а целых два шоколадных печенья. Но настоящим чудом были четыре вымытых, обсыпанных сахаром клубничины в пищевой плёнке. Перед глазами Поппи мелькнула картина иного мира, потрясающего, обсыпанного сахаром мира, где с бутербродов намеренно срезали корки. Поппи застыла, зачарованная.

Заметив её взгляд, Гарриет подняла коробочку и поднесла к самому лицу одноклассницы.

– Хочешь что-нибудь взять, Поппи?

Опять эта манера говорить, из-за которой Поппи казалось, что она должна выполнять все приказы Гарриет, какими бы они ни были. Поппи хотела бы забрать всю коробку, но разве она могла об этом сказать? Она покачала головой, слишком смущённая, чтобы быть честной, и постаралась не обращать внимания на урчащий живот. Наконец Поппи набралась храбрости и вновь обрела дар речи.

– Мне нравится твой ланч в этой коробочке, Гарриет.

– Спасибо, Поппи.

– Ты сама её собрала?

– Я? Сама? – Глаза Гарриет широко распахнулись, брови поползли вверх, к светлой чёлке, словно она услышала нечто из ряда вон выходящее, недоступное пониманию. – Конечно, нет, глупая! Её собрала мама, а я выбрала из холодильника всё, что хочу. Она сказала, я могу брать любые сладости, хотя сегодня и не четверг, а конфеты мы едим по четвергам.

У Поппи перехватило дыхание. Невероятный рассказ Гарриет взбудоражил воображение: во-первых, трудно было представить огромный холодильник, набитый всевозможной пищей – можно любое выбирать; и во-вторых, в семье Гарриет существовал специальный день для поедания конфет – четверг. От этих двух фактов в душе Поппи образовалась саднящая пустота, и лишь несколько лет спустя любовь к Мартину Термиту вытеснила из сердца острую боль. К горлу подступила горькая желчь. Поппи почувствовала себя совершенно никому не нужной.

Шерил нисколько не интересовало, что ест её дочь, не интересовало даже, ест ли она вообще. Если Поппи не удавалось раздобыть ужин для себя и Доротеи, обе отправлялись в постель голодными. Шерил была слишком занята – красилась или смотрела телевизор. А мама Гарриет не только наполняла холодильник лакомствами, но к тому же так заботилась о здоровье, зубах и самочувствии дочери, что разрешала ей есть конфеты всего раз в неделю. Поппи стало очень плохо и очень завидно. В эту минуту, глядя на бутерброды с вареньем и огромными вмятинами, нагревшиеся на её коленях, и на расплющенные кубики желе, она поняла – с мамой ей совсем не повезло.

Смяв хлебницу с жалким содержимым, Поппи зашвырнула её под сиденье. Этот убогий ланч был таким же, как вся её убогая жизнь, и Поппи не знала, от чего у неё острая боль в животе – от голода или от чего-то другого. Пережитое затмило все остальные впечатления дня, и по прошествии лет Поппи не могла вспомнить ни морских коньков, которых так мечтала увидеть, ни слона, по сигналу брызгавшего водой из хобота. В памяти остался лишь этот ланч и осознание, что она стала ещё немного взрослее, потеряла ещё немного веры в волшебство…

Поппи вспоминала прошлое, чтобы не думать о мужчине на переднем сиденье, который сжимал в руке оружие. Не маленький пистолет, на который она могла бы не обращать внимания, а огромный пулемёт, какие показывают в фильмах; к нему обычно прилагаются большая связка патронов через плечо, длинные пышные мексиканские усы и толстая сигара в зубах. Майлз и Поппи сидели сзади; сумки у них забрали, карманы заставили опустошить. Оба не отрывали глаз от окна, чтобы не смотреть друг на друга. Поппи тошнило. Её всегда тошнило в машине, но сейчас это было не просто недомогание. Тошнило от ужаса. Страх был невыносим.