Читаем День восьмой полностью

– Но, Джордж, – возразила Юстейсия, – с кем здесь говорить по-русски, кроме мисс Дубковой?

– Я буду говорить не здесь, а в России, когда поеду туда.

– Давай это обдумаем позже.

– Я уже все обдумал.

Брекенриджу Лансингу было решено ничего не говорить. Уроки проходили в бельевой таверны «Иллинойс» или коттедже. Юстейсия настояла на том, что уроки должны быть платными, и мисс Дубкова согласилась брать половину из предложенных денег. У портнихи не было опыта в преподавании языка, но раз ученик горит желанием его изучать, значит, достигнет успехов. Джордж сам придумал форму обучения: он входит в гостиницу в Санкт-Петербурге и снимает номер, потом заказывает еду в ресторане и сам же превращается в официанта, который подает блюда. В Москве он покупал меховую шапку, собаку, коня, ходил на спектакли, причем по окончании посещал артистические уборные и беседовал с исполнителями. Присутствовал он и на церковных службах, даже выучил наизусть на старославянском отдельные места из литургии. Также заглядывал он в трактиры, где общался со своими ровесниками – молодыми людьми двадцати трех – двадцати четырех лет, – и обсуждал с ними, что значит плохая и хорошая власть, говорил, что Россия – величайшая страна в мире, какой еще никогда не видели. Его успехи от урока к уроку изумляли и радовали мисс Дубкову, и она подарила ученику англо-русский словарь, который отец купил ей в Константинополе тридцать пять лет назад, а также дала Новый Завет. Джордж читал его параллельно с французской версией, принадлежавшей матери, и однажды заметил: «На русском языке это как будто совершенно другая книга – более мужская, что ли». Настал день, когда он, понизив голос, попросил свою учительницу повторить первые слова, которые услышал на русском языке.

Мисс Дубкова проговорила их медленно, стараясь воспроизвести как можно точнее. Перевода ему не потребовалось: для охваченного страстью нет ничего невозможного.

Джордж на ощупь выбирался на свой собственный путь. Голос у него стал звучать низко, по-мужски. Он начал помогать в работе по дому: чистил карнизы, развешивал выстиранное белье, выкуривал из гнезда шершней, вытирал тарелки. Он не только пунктуально появлялся за трапезой, но также во время частых отлучек отца занимал место главы семьи за столом, хвалил еду, которую ставили перед ним, давал начало беседе. У него был дар подражания, унаследованный от матери, и он в лицах рассказывал многочисленные истории из своей школьной жизни. В особенности ему удавались рассказы про доктора Коппинга – протестантского священника и директора лагеря для мальчиков «Пайнс-Пойнт». Доктор Коппинг – «еще один мальчишка в душе» – завершал каждый день короткой беседой о мужских добродетелях, которая проходила у лагерного костра. Обежав вокруг стола, Энн начинала тянуть брата за рукав: «Джордж! Джордж! Покажи еще раз воспитательницу из «Сент-Реджиса»! И доктора Коппинга!» Яд и злоба, отчетливо видные в этих карикатурах, тревожили Юстейсию, и у нее был повод для тревог. При ней или в присутствии Фелисите он никогда не изображал отца, однако, оставшись наедине с Энн, потчевал ее изумительными по точности сценками, где главным действующим лицом был Брекенридж Лансинг: вот он убивает птичек и кроликов; вот, утомленный, является домой после трудного дня на шахтах; вот «умывает руки», отказываясь от Джорджа, а вот сюсюкает с ней, изображая «папочку своего маленького ангелочка». Прошло совсем немного времени, и Энн изменила свое отношение к брату: теперь души в нем не чаяла – а потом еще немного, и ей вдруг открылось, что их отец просто смешон. Она стала со вниманием относиться к замечаниям Джорджа. Он, казалось, все знал: как, например, ведут себя маленькие русские княжны, когда их отправляют в постель: не визжат и не топают ногами, а делают матери реверанс и говорят: «Спасибо, дорогая мамочка, за заботу о нас». Они делают реверансы и старшим сестрам. А если княжна чем-то особенно отличилась, то кто-нибудь из юных князей, их братьев, на руках относил ее в опочивальню и читал перед сном молитву на церковнославянском языке.

Если Джордж собирался пойти в актеры, то не стал ждать, когда его озарит свет рампы, а предпочел разыгрывать роль главы почтенного семейства в «Сент-Китсе».

Перейти на страницу:

Все книги серии Зарубежная классика (АСТ)

Похожие книги

Ада, или Отрада
Ада, или Отрада

«Ада, или Отрада» (1969) – вершинное достижение Владимира Набокова (1899–1977), самый большой и значительный из его романов, в котором отразился полувековой литературный и научный опыт двуязычного писателя. Написанный в форме семейной хроники, охватывающей полтора столетия и длинный ряд персонажей, он представляет собой, возможно, самую необычную историю любви из когда‑либо изложенных на каком‑либо языке. «Трагические разлуки, безрассудные свидания и упоительный финал на десятой декаде» космополитического существования двух главных героев, Вана и Ады, протекают на фоне эпохальных событий, происходящих на далекой Антитерре, постепенно обретающей земные черты, преломленные магическим кристаллом писателя.Роман публикуется в новом переводе, подготовленном Андреем Бабиковым, с комментариями переводчика.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века
Ада, или Радости страсти
Ада, или Радости страсти

Создававшийся в течение десяти лет и изданный в США в 1969 году роман Владимира Набокова «Ада, или Радости страсти» по выходе в свет снискал скандальную славу «эротического бестселлера» и удостоился полярных отзывов со стороны тогдашних литературных критиков; репутация одной из самых неоднозначных набоковских книг сопутствует ему и по сей день. Играя с повествовательными канонами сразу нескольких жанров (от семейной хроники толстовского типа до научно-фантастического романа), Набоков создал едва ли не самое сложное из своих произведений, ставшее квинтэссенцией его прежних тем и творческих приемов и рассчитанное на весьма искушенного в литературе, даже элитарного читателя. История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти, вспыхнувшей между главными героями, Адой и Ваном, в отрочестве и пронесенной через десятилетия тайных встреч, вынужденных разлук, измен и воссоединений, превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века