День восьмой

Все Лансинги были большими любителями поговорить за исключением Фелисите: та редко вступала в беседу. Они читали вслух книги; и любая сцена из Мольера или Шекспира могла стать предметом долгих дискуссий, так что каждый вечер Юстейсия переполнялась отчаянием, оттого что не могла уложить детей спать в девять тридцать. От этих задержек больше всех выигрывала Энн. Теперь она стала совсем другой, повзрослела, добилась выдающихся успехов в учебе. На выполнение домашних заданий у нее уходило не больше четверти часа – так хотелось поскорее присоединиться к вечерним беседам. Иногда Брекенридж Лансинг возвращался домой с какого-нибудь собрания ложи часов в десять. Открывая парадную дверь, он несколько секунд мог ощущать тепло и энергию жизни своего дома, но стоило ему обнаружить свое присутствие, как воцарялась тишина. Один раз он вошел совсем бесшумно и постоял в холле, прислушиваясь к разговору в комнате:

– Maman, мисс Дубкова говорит, что русские писатели самые лучшие, других таких просто нет. И величайший среди них – негр. А папа говорит, что негры даже не люди и что не имеет смысла учить их читать и писать.

– Cheri, у каждого есть право на свое мнение.

– Ну да, только мнения папы по большей части весьма глупые.

– Джордж, я не хочу, чтобы ты говорил об отце в таком тоне. Твой отец просто…

– Его мнение! Мне наплевать, что он говорит обо мне, но когда о тебе…

– Прошу, давай переменим тему!

– Когда он сказал, что у тебя мозгов не больше, чем у суслика…

– Он просто шутил.

– Это была плохая шутка. А когда он разбил раковину с каминной полки, которую тебе прислала твоя мама…

– Джордж, это была всего лишь раковина!

– Но он растоптал ее! А ведь она была с твоей родины!

– Чем старше мы становимся, тем меньше придаем значения вещам, Джордж.

– Я придаю значение моей гордости, maman… И твоей гордости тоже.

В следующий раз Лансинг подслушивать не решился.

Юстейсия, чтобы удержать Джорджа дома, изо всех сил старалась сделать эти вечера как можно более интересными: вырезала статьи из газет и журналов, выписывала из Чикаго новые книги и репродукции картин. Под крышей «Сент-Китса» это был один человек; за стенами дома – совсем другой, который своим поведением по-прежнему приводил в ярость большинство горожан. Он оставался «грозой города» и Большим Вождем «могикан». И никакие мольбы матери остепениться не имели успеха. Он выслушивал ее с мрачным лицом, скрестив руки на груди, устремив взгляд на стену поверх ее плеча.

– Maman, мне ведь нужно слегка развлечься, вот я и развлекся, извини.

Юстейсия понимала, что у всех этих бесчинств сына одна цель – вывести из себя отца. Он явно наслаждался презрением, которое тот ему выказывал, и словно чего-то от него ждал: может, что ударит или навсегда выгонит из дому? Когда на него обрушивался поток отцовских ехидных усмешек и угроз, Джордж стоял с опущенными глазами, неподвижный, без каких-либо признаков нахальства и дерзости.

– Ты понимаешь, что навлек позор на нас с мамой?

– Да, сэр.

– Никто из уважаемых людей в этом городе не скажет о тебе ни единого доброго слова.

– Да, сэр.

– Почему ты так себя ведешь?

– Не знаю, сэр.

– «Не знаю, сэр»!.. Ладно, в сентябре я отправлю тебя в другую школу – там из тебя дурь выбьют.

Уже скоро «могикане» переросли свои выходки с перестановками дорожных знаков и переводом стрелок на городских часах, больше не посягали на здоровье и собственность граждан, довольствуясь высмеиванием их здравого смысла и правил приличия. Теперь они готовили целые спектакли, чтобы выставить на посмешище банкиров, чиновников, святош. У «могикан» было лишь одно развлечение, которое периодически приводило к дверям «Сент-Китса» шефа городской полиции. И оно страшно пугало Юстейсию. Подросткам нравилось кататься по железной дороге, прицепившись снизу к вагону. Сотни и тысячи бродяг таким образом перемещались по стране на товарных поездах. Когда длинный состав подходил к перрону, «зайцы» сыпались с него как горох. Если удавалось проникнуть внутрь вагона, или забраться на крышу, или скорчиться на вагонной сцепке, этот способ передвижения они называли «ездой на насесте»; если же устраивались под вагоном, уцепившись за вагонную раму, то это была «езда в поддоне». Это возбуждало, это было опасно. Джордж со своими приятелями часто путешествовал до Форт-Барри или Сомервилла таким образом и успевал к утру вернуться.

– Джордж, пообещай мне, что больше не будешь ездить на товарных поездах.

– Maman, вы же знаете, что я поклялся не давать никаких обещаний.

– Ради меня, Джордж! Ради меня!

– Maman, позвольте мне учить вас русскому языку – всего раз в неделю по часу?

– О, дорогой, я не смогу его выучить. Да и где мне его потом употреблять?

– Когда я перееду в Россию, устроюсь, вы с девочками можете жить со мной.

– Джордж, кто же тогда будет заботиться о твоем отце?

Она умоляла его не бросать учебу, задержаться хоть в одной из школ.

– Я хочу, чтобы ты был образованным человеком.