День восьмой

Теперь, в комнате для шитья, время от времени Фелисите удавалось уговорить Джорджа поработать над каким-нибудь отрывком. Они представляли сцены из «Гофолии» и «Британика» Расина (Джордж был великолепен в роли Нерона), из «Гамлета» и «Венецианского купца» Шекспира. Джордж мог быть исключительно смешным, представляя мольеровского Скупого с его шкатулкой, или напыщенного Фальстафа. Порой он так увлекался, что повышал голос, и тогда просыпалась Энн – самый восторженный и обожающий зритель («Пожалуйста, прочти что-нибудь по-русски, Джордж. Умоляю!»), – но хватало ее однако ненадолго: скоро она начинала клевать носом. Тогда в дверях появлялась мать: стояла и слушала, пока представление не закончится, – и лишь потом говорила:

– О, мои дорогие! Вы опять полуночничаете? Давайте договоримся: сейчас каждый из вас продекламирует мне что-нибудь красивое, а потом вы отправитесь спать.

Это была ошибка. Юстейсия, которая даже в суровых испытаниях не пролила ни слезинки, размягчалась под воздействием прекрасного, но сын причину этих слез истолковывал по-другому.

Ночи шли чередой, одна за другой, и в последнюю неделю апреля атмосфера в комнате больного изменилась. Состояние Лансинга заметно улучшилось: теперь он реже прибегал к лаудауну, – однако вставать с постели ему не хотелось. Ночные разговоры вошли у него в привычку и превратились в жестокую игру. Он начал проявлять деспотизм и, хуже того, коварство, но удивило не это. Он стал жутко сентиментальным: то и дело говорил, что любит ее, а потом допытывался, действительно ли любит его она? Когда она любила его меньше, а когда больше? Признался, что, когда встретил ту маленькую девочку на Сент-Китсе, сразу понял, что она станет самой лучшей женушкой в мире. Да, так и было. И он не был дураком.

Имела место и агрессивность: она влюблялась в кого-нибудь, когда уехала с острова? Он не имеет в виду что-то непристойное – просто влюблялась? Пусть ответит честно. А поклясться сможет? Клянется как-то неуверенно. Он готов поспорить, что у нее кто-то был. Она что-то скрывает от него. Тот парень в Питтсбурге – как его звали? Леонард какой-то там. Он считал ее изящной и пикантной. Парень с большими обвисшими усами. Это был он?

Научился он и хитрить (отступить для видимости, чтобы потом внезапно напасть): ах как умело вела она дела в лавке в Бас-Тере! Просто превосходно! Самая большая умница на Каррибах. Маленький Шейлок! А все эти офицеры с иностранных кораблей… Все девицы в восторге от морской формы. Он бы не удивился… В лавке было так много подсобных помещений… Он был слеп как летучая мышь. Можно поспорить, что она всю жизнь ему лгала. Ездила в церковь в Форт-Барри. С кем-то встречалась?

– Все, Брекенридж, я не стану больше терпеть твои разглагольствования, устала. За пять недель мне удалось поспать в общей сложности от силы одну ночь. Я попрошу доктора Джиллиса прислать миссис Хаузерман, чтобы ухаживала за тобой. Ты просто стараешься мучить меня: очень дурно с твоей стороны, – но тебе это не удастся, так как плохо сделаешь лишь себе.

– Тогда просто честно ответь мне, и мы покончим со всем этим.

– Если ты мне не веришь, то какой в этом смысл? Если в тебе нет уважения к двадцати четырем годам нашей семейной жизни, тогда я лучше уйду из комнаты.

– Ты куда?

– Брекенридж, я пойду прилягу в гостиной. Если я тебе действительно понадоблюсь, позвони в колокольчик, но ради того, чтобы снова выслушивать весь этот бред, не звони. В четыре утра я принесу тебе кашу.

Но именно их семейная жизнь в течение двадцати четырех лет не давала ей права проявлять независимость. В ее арсенале имелась лишь одна возможность нанести ему ответный удар, единственное наказание: уйти из комнаты, – но она находилась при нем не для того, чтобы наказывать. Он остервенело зазвонил в колокольчик, и Юстейсия капитулировала: опять поставила свое кресло в тени зеленого абажура. Самым болезненным для нее на этом этапе было отсутствие каких-то даже слабых намеков на духовность в общении, но все равно было страшно интересно. Она не сомневалась, что за грубостью скрывается проходившая в нем духовная борьба. Жестокость и лицемерие интересны сами по себе. Юстейсия чувствовала – нет, знала! – что его брюзжание маскирует раскаяние в пренебрежительном отношении к ней, в изменах, унылых и безрадостных. Лансинг сознательно провоцировал ее на скандал: ждал брани и обвинений, – но это было бы слишком просто. Он должен предстать перед судьей, который заключен в нем самом. «Дьявол плюется сильнее, перед тем как провалиться назад в преисподнюю». Если самооправдание вызывает такое волнение, последует ли за ним раскаяние?