День восьмой

Доктор Хантер предписал кормить его каждые четыре часа, и в четыре утра она принесла ему кашу. До последнего времени тарелка каши, словно на миг каким-то образом объединяла их. Это была своего рода игра. Она слегка посыпала кашу корицей или тертой лимонной цедрой, клала в нее две-три изюминки, добавляла три капельки шерри. Внимание, которое сопровождало подачу еды, рождало как чувство близости, так и отвращение. Теперь эта игра ушла в прошлое.

– Откуда мне знать, что ты посещала церковь в Форт-Барри? Может, уже вся округа уже обсуждает вас с доктором Хантером?

Ее глаза метнулись к стеклянной двери, выходившей на лужайку. Она встала и быстрым шагом вышла в холл. На ступеньках лестницы сидела Фелисите.

– Марш в постель, Фелисите! Я не желаю, чтобы ты слушала бред своего отца, когда ему плохо.

– Я не слушаю, maman, а сижу здесь для того, чтобы Джордж не подслушивал: он, бывает, сидит здесь часами.

Юстейсия натянуто рассмеялась и в смятении подняла глаза к потолку.

– Va te coucher, cherie[67].

Вернувшись в комнату больного, она вытянулась на кушетке и прикрыла глаза рукой. Муж продолжал что-то монотонно бубнить и, время от времени она вставляла какие-нибудь ничего не значащие слова: ему была необходима ее реакция.

– И что?.. Нет!.. Перемени тему!

Да, она любила другого мужчину, но ее совесть чиста: ей удалось превозмочь свое желание и тоску. Та любовь была для нее как корона, которую она носила как медаль. О ней невозможно было думать без улыбки, и она часто приходила ей на помощь, вот как сейчас. Раньше Юстейсия задавала себе мучительный вопрос, спрашивала ночные небеса, что было бы, если бы он ответил ей любовью. Теперь это не имело значения. Их взгляды встречались тысячи раз. Любовь разлита вокруг нас и проявляется по-разному: он любил ее.

Полночь (с субботы 3 мая на воскресенье 4 мая)

– Вот твоя каша.

– Не хочу.

– Я ее разогрею, когда ты проголодаешься.

Последовало продолжительное молчание. Юстейсия уже знала, что он так молчит для пущего эффекта: муж явно готовился устроить сцену. Все-таки в нем умер актер. В тот год, когда они жили в Питтсбурге, она каждую среду ходила в театр на дневные спектакли: за пятнадцать центов можно было устроиться на балконе. Так продолжалось несколько месяцев, пока ее беременность не стала заметной, а появление на улице в таком виде воспринималось как «неделикатное». Она и любила театр, и одновременно презирала – за тщательно рассчитанные эффекты. Примерно тем же самым сейчас занимался Брекенридж. Попытки перехитрить ее, предугадать ее мысли делали его еще более жалким.

Она любила его: да, вот до чего довел ее этот брак, – любила мужа как тварь. Юстейсия не только свободно говорила на двух языках, но и думала: о внешних проявлениях жизни на английском, а собственная внутренняя жизнь воспринималась ею по-французски. В обоих языках слово «тварь» имело два аспекта; на французском – решительно контрастных. Ее любимые французские писатели Паскаль и Боссюэ постоянно пользовались этими двумя смыслами: тварь – это низкое, подлое существо; а еще любое живое существо, в самом общем смысле человеческое существо, творение Божье. Ее любимый дядюшка во время венчания сказал им, что они станут единой плотью, и был прав: она любила эту тварь и не могла вообразить, что его вдруг не станет. При мысли, что жизнь у нее может быть какой-то другой, Юстейсия сжималась от ужаса. Дети, именно ее дети, а не какие-то воображаемые, сделали ее бесконечно и невыразимо благодарной Богу. Это и есть судьба. Наша жизнь словно одежда без швов. «Все предопределено», как говорится на английском. Она пришла к той же самой мысли, что и доктор Джиллис: не мы проживаем нашу жизнь, Бог проживает за нас.

Всю неделю любовь к мужу пронзала Юстейсию, стоило ей посмотреть на него: небритого, страдавшего, выискивавшего способы сделать ей больно, самым жалким образом зависевшего от нее и отчаянно ее любившего.

– Стейси!

– Да, Брек.

– Ты обратила внимание, какой я сегодня тихий?

– Да, милый. О чем ты думал?

– О каше.

Атмосфера была самой что ни на есть театральной. Пятнадцать центов за билет.

Неожиданно он подался вперед и ткнул в ее сторону пальцем.

– Я понял!

– Что понял?

– Мужчина.

– Какой мужчина, милый?

– Мужчина, с которым ты встречалась в Форт-Барри, – это Джек Эшли.

Она уставилась на него, потом рассмеялась: коротко и горько. Да, пощады ей не дождаться.

– Подумать только: я ведь ничего не замечал – все эти годы! А все было очевидно, как нос у тебя на лице. Я же видел, какие взгляды вы бросали друг на друга. А потом украдкой встречались в «Фармер-отеле» в Форт-Барри. О, Стейси! Я сотни раз видел, как вы сидели рядом за столом, а ваши колени соприкасались. Ты куда?

– Закрыть дверь. Продолжай, Брек, я слушаю. Продолжай!

– Зачем ты закрыла дверь? Здесь жарко.

Юстейсия вздрогнула.