Дерек Джармен

Съемки проходили холодной снежной зимой 1978–1979 годов в Бамбурге на побережье Нортумберленда и в аббатстве Стоунли в Уорикшире. Большое позднебарочное георгианское крыло охарактеризовано старым учителем Дерека Певснером и Александрой Веджвуд как «скорее могучее, чем праздничное», а пожар 1960 года сделал его еще менее праздничным и приблизил к пещере Просперо[84]. Продолжая попытки найти для съемок подходящих единомышленников, Дерек вновь пригласил некоторых актеров из «Юбилея»: Джек Биркетт демонстрирует замечательную энергичную актерскую работу в роли Калибана, Карл Джонсон сыграл Ариэля, Тойя Уилкокс — Миранду, Хелен Уоллингтон-Ллойд — служанку-карлицу Ариэля и Клэр Дэвенпорт — ведьму Сикораксу… Оператором стал опытный Питер Мидлтон. Натурные съемки на пляже были сделаны среди бела дня через синий фильтр, чтобы создать эффект сумерек, и в результате получилась замечательная гризайль, которая заставила эти сцены выглядеть странно, подчеркнула их композицию и создала пространственную перспективу. Стоит отметить, что фильм начинается с использования любительской пленки 1930-х годов, показывающей парусное судно в бурном море. Это продолжает процесс встраивания якобы некачественной съемки в фильм, который Дерек начал в «Юбилее», вставив в него «Танец Джордан». В «Буре» используется три типа пленки — обычные, 16 мм, для съемок сцен внутри Стоунли, 16 мм с синим фильтром и 8 мм — любительская съемка корабля. И режиссер использует каждую из них ради ее специальных качеств, а не потому, что не видит между ними разницы.

Дерек заменил шекспировскую сложную сцену маскарада, устроенного в честь обручения, последовательностью из двух частей. Первая представляет собой танец, который часто ошибочно описывают как «кэмп». (Кэмп — это костюм, в котором танцует Тринкуло, костюм, достойный вечеринок «Альтернативная мисс мира» Эндрю Логана.) За ним следует песня Коула Портера «Ненастье» в исполнении певицы-ветерана Элизабет Уэлш. Майкл О’Прэй справедливо называет эту сцену «величественной» и «одной из великих сцен британского кинематографа»[85]. Дерек всегда утверждал, что его фильмы были продолжением живописи, и здесь мы получаем некоторый намек на то, что он имел в виду, когда Уэлш в конце песни поворачивается к нам спиной, и ее бело-золотой костюм выходит из фокуса, и в течение продолжительного момента мы наслаждаемся великолепным эффектом чистого цвета и абстрактной формы. То, что происходит в фильме после, открывает нам еще один аспект чувственности Дерека. Мы видим сцену, в которой Просперо спит, а Ариэль крадется по той же комнате, но на этот раз полной пожухлых мертвых листьев: такое странное превращение свежих листьев из сцены с маскарадом. Ариэль бежит вверх по лестнице к свободе, чтобы исчезнуть на полпути под звук взмахов лебединых крыльев. Закадровый голос Просперо говорит, что все ду́хи растворились в воздухе, и произносит знаменитый монолог про «тучами увенчанные горы». Его глаза остаются закрытыми, и ничто не шелохнулось на его лице, когда он приходит к заключению, «Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь»[86]. Так заканчивается фильм. В этой последней части элегическое настроение, ощущавшееся ранее, поднимается на поверхность, как это ни удивительно для пьесы, показывающей свадьбу, но для Дерека смерть оказывается более сильной темой[87]. Сразу после последних слов Просперо кадр сменяется черно-белой надписью:

Этот фильм посвящается памяти
Элизабет Эвелин Джармен

И в тишине идут титры. Таким образом, никто не осудил бы нас, если бы мы рассматривали этот фильм как дань памяти матери Дерека. Позже он написал, что, поскольку его отец скрывал местонахождение ее праха, его «Буря» стала ее «единственным памятником»[88]. Песня, которую поет Элизабет Уэлш, говорит о потере, но это песня любящей души, и атмосфера, в которой она поется, говорит о том, что любовь искупает все. Мать Дерека тоже любила Шекспира: Дерек сохранил яркие детские воспоминания о своей матери, которая, к радости своих детей, запрыгивала на кухонный стол и декламировала выученные в школе воинственные монологи из «Генриха V».

Одно из самых больших удовольствий в фильме Дерека доставляет его скудное освещение. Фильм показывает мир теней и света — часто при свечах в темных помещениях. Действие разворачивается в призрачном барочном мире, открытом для искусства Караваджо. Энергия натурализма и контрасты света/темноты — движущая сила визуального дизайна фильма. Герои либо тускло освещены с одной стороны, либо проходят под лучами света вторя тени. И, как и в картинах Караваджо, здесь всегда есть нечто большее, чем просто контрастно освещенные натуралистические изображения: персонажи буквально излучают глубину человеческих чувств и пафос.