Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

И может ли эта необычайность, столь необходимая, неистребимая, бесконечно многоликая, зависящая от среды, климата, нравов, от национальности, религии и индивидуальности художника, – может ли она послушно следовать утопическим правилам, сочиненным в одном из так называемых храмов науки, может ли она меняться, исправляться или устраняться по их указке, без риска полной гибели самого искусства?[464]

Отсюда – отрицание самой идеи о какой-либо эстетической норме:

Но, повторяю, что сказал бы, что написал бы – перед лицом необычного – какой-нибудь из современных присяжных художественных критиков, как назвал их Генрих Гейне, этот очаровательный насмешник, который был бы гениален, если бы почаще обращал свой взор к возвышенному?[465]

Для Гейне главной мишенью был, возможно, Фридрих Шлегель; для Бодлера главной мишенью была французская демократическая риторика:

Существует одно ходячее заблуждение, которого я боюсь как огня. Я имею в виду идею прогресса. Это изобретение нынешней ложной философии запатентовано без гарантии со стороны Природы или Божества, этот новомодный фонарь – лишь тусклый светильник, изливающий мрак на все области познания. <…> Тот, кто хочет осветить путь истории, должен прежде всего потушить этот коварный фонарь[466].

В газетной публикации статьи этот пассаж отсутствовал. Он был добавлен Бодлером после опубликования «Маяков». «Тусклый фонарь» идеи прогресса, «изливающий мрак на все области познания», напоминал, по контрасту, о «маяке, зажженном над тысячью цитаделей». (Этот параллелизм двух текстов выходит на поверхность в заключительном разделе статьи, посвященном Делакруа. Здесь Бодлер решается на необычный шаг: чтобы описать живопись Делакруа, он цитирует «одного поэта» – то есть себя самого: «Delacroix, lac de sang hanté des mauvais anges…» – после чего дает читателю истолкование своих же собственных стихов[467].) Гейне писал, что всякий большой художник имеет свою собственную эстетику; Бодлер развил эти мысли Гейне до самых крайних выводов:

Всякое цветение неожиданно и неповторимо. Можно ли утверждать, что Синьорелли породил Микеланджело? Что Перуджино уже содержал в себе Рафаэля? Художник исходит только из самого себя. Грядущим векам он завещает лишь свои творения. Он может поручиться только за себя. Он умирает, не оставляя потомства[468].

Бодлер до конца отстаивал идею множественности элементов, влияющих на художественное разнообразие, – и это привело его к отрицанию самой возможности исторического взгляда на искусство. Как мы увидим, этому напряжению между двумя полюсами суждено было воспроизводиться еще не раз.