Деревня Левыкино и ее обитатели

Однако сына родили. Интересный получился у них сын. Звали его Василием, а с детства еще прозвали его Какуриком. Что это означало, я не знаю. Может быть, происходило оно от петушинного «кукареку». Но Василий на петуха не был похож. Вырос он хорошим парнем. От отца он унаследовал ливенку и умение еще лучше на ней играть, а от бабушки Аннушки – доброту и приветливость натуры. Мать, наверное, приучила его к труду. Он учился в школе у Евгении Ивановны, а когда успешно окончил ее, колхоз послал его на курсы счетоводов во Мценск. После учебы, до ухода в Красную Армию на действительную службу, он работал в нашем колхозе «Красный путь» счетоводом. Работу свою выполнял добросовестно, но славу и авторитет в деревне, и память о себе оставил в ней как гармонист. Я помню и его самого – доброго и красивого парня, и гармонь веселую его, с цветастыми ситцевыми мехами на нашем деревенском уличном пятачке, на выгоне, около кузни.

Жениться до ухода в Красную Армию гармонист не захотел. А невесты были! На втором году службы попало ему участвовать в войне с белофинами. Белофинская война оказалась очень жестокой – в необычно морозную зиму, с жестоким сопротивлением противника и огромными нашими людскими жертвами. Наш деревенский гармонист не пришел с этой войны, и деревня без него осиротела. Так и не было в ней с тех пор другого гармониста.

А Павел Федорович из деревни как-то незаметно исчез. Семейными делами он сам себя не обременял. Помощником жене он не был. Отцовских обязанностей не знал. В производственную и хозяйственную жизнь деревни, а потом колхоза своего вклада не внес. А как деревенский затейник и гармонист себя исчерпал. Подошла неуютная старость. Несколько раз он приезжал в Москву, в гости к своему другу детства, моему Отцу. Отец никогда не обижал его нерадушным приемом. Но после нескольких вечеров воспоминаний, в том числе и про танцевальное крыльцо Пармена, наступала пора возвращения домой. А дома его не ждали. В конце концов кто-то устроил его в дом престарелых, который находился в Тульской области. Иногда от него к нам приходили письма. В одном из них, написанном не его рукой, видимо соседом по койке, мы узнали, что Павел Федорович ослеп, но что на гармошке еще играет. А потом началась война. А после нее о нем уже некому было вспоминать. А может быть, и я не вспомнил бы об этом незадачливом мужике, не возникни у меня желания рассказать об Аннушке, его матери, с ласковых рук которой я впервые увидел мир. Ну а Павлу Федоровичу я обязан благодарной памятью за то, что через посредство дружбы с ним и с деревней Ушаково судьба в конце концов свела моего Отца с моей будущей Мамой.

* * *

Жили еще в Романовне братья Шабаны. Такая у них была кличка. По отчеству они были Николаевичи. Но прародителя их Николая я живым не видел, и прародительницу – тоже. Но то, что сыновья их имели подозрительную репутацию среди жителей наших деревень, это я знаю. Одного из братьев звали Ванькой-Лэ. Эту китайскую добавку к его имени сделали за то, что неправильно выговаривал он в словах звук «рэ». Вместо этого он говорил «лэ». Отличались братья, видимо, унаследованной грубостью и хамоватостью характера и поведения. Помню, что кличка Шабан вызывала у меня чувство страха.

Грубияном и сквернословом слыл в нашей деревне особенно Васька Шабан. У нас в деревне Левыкино мужики не злоупотребляли бранными словами. Они не позволяли себе употреблять их в присутствии женщин и детей. Васька Шабан эту традицию не признавал. На всю жизнь мне запомнилась одна его жестокая шутка. Однажды в колхозной кузне он попросил меня подать ему валявшийся на полу болт. Я не ожидал от Васьки ни грубости, ни подлости. Наоборот, на этот раз он показался мне совсем не злонамеренным. Ничего не подозревая, я нагнулся за болтом и вскрикнул от горячей боли. А Васька был доволен своей злой шуткой и от удовольствия долго хохотал. Он специально подбросил разогретый в горне болт, чтобы кого-нибудь из нас, ребятишек, поймать на этой шутке. Мне тогда было лет семь-восемь, а ему – уже около двадцати.

Но был у Шабанов младший брат Афоня, к которому нехорошая репутация старших братьев отношения не имела. У Афони была своя кличка – Ходок. Кому-то он внешностью своей показался похожим на китайца, и этот «кто-то» назвал его Ходей. А потом он стал просто Афоней-Ходоком. Его я не только не боялся, но и был рад, когда он приходил к нам домой. Он был очень добродушным, общительным и веселым, ходил вместе с моей сестрой и с нашими деревенскими парнями-сверстника-ми в школу. И вдруг неожиданно от скоротечной чахотки красивый, молодой и добрый Афоня-Ходок, младший брат Шабанов, помер в возрасте восемнадцати лет.