Деревня Левыкино и ее обитатели

Теперь, по прошествии уже не одного десятилетия после принятия исторических решений по сельскому хозяйству приходится удивляться и недоумевать, кому они приходили в голову? Как можно было в необузданной ретивости безоглядного исполнения директивы довести до абсурда даже бесспорно полезные решения? Почему специалисты-практики и местные руководители так легко отказывались от своего собственного убеждения и опыта?

Размышляя над этими вопросами, я вспомнил интересную беседу с одним мудрым агрономом из Тенизовского совхоза в Мендыгоринском районе Кустанайской области летом 1957 года. Тогда я командирован был туда в качестве руководителя тысячного студенческого отряда Московского Государственного университета. Постоянно я находился в одном из отделений этого совхоза в небольшой степной деревеньке Ново-Николаевка, обосновавшейся здесь в 1911 году из столыпинских переселенцев – крестьян Воронежской губернии. До образования крупного целинного совхоза деревня жила самостоятельным колхозом. В его составе в основном были русские. Немного было казахских семей и несколько семей немцев Поволжья. В тот год на Целине был очень плохой урожай после очень урожайного

1956 года. И там тогда я впервые испытал чувство большого удивления и разочарования от увиденной бесхозности и безответственности жителей этой деревеньки. Я, как и многие тогда люди, был заряжен идеей новой Поднятой целины. Я воспринимал ее распропагандированный пафос всенародного молодежного наступления на новую жизнь, сулящую изобилие и достаток всем советским людям. А там, на Целине я увидел остатки неубранного и ушедшего под снег необмолоченного хлеба. На току, готовя его под прием нового зерна, мы сняли полуметровый слой земли, перемешанной с зерном. На машинных дворах нашего Тенизовского и других совхозов района, где мне приходилось бывать в отрядах факультетов МГУ, я видел кладбища новой техники – комбайнов, тракторов, автомобилей, разукомплектованных и негодных к работе. Мне объяснили, что в связи с недостачей запчастей механизаторы нашли способ их добычи, снимая детали с новой техники. Странно было смотреть на мертвые, раздетые и разутые сложные машины со свежей и даже незапылившейся заводской краской. Проще всего было объяснить все это нерадивостью и безответственностью руководителей. Так оно во многих случаях и было. Однако непонятным было не только их равнодушие, но еще больше было непонятно равнодушие хлеборобов, крестьян, которые не могли не знать цены этой раскулаченной техники. Непонятно было и равнодушие коренных новониколаевцев к уборке и сохранению скудного урожая 1957 года. Не покладая рук работали только студенты, а местные жители к этому были безучастны. Наш энтузиазм тогда еще не угас. Мы испытывали настроение борьбы, мы спасали бедный урожай, и мы верили, что на Целине будут и урожаи и новые победы.

Но нас удивляло поведение бывших колхозников. На этой почве между нами и местной молодежью возникала неприязнь и даже конфликты.

Однажды к нам в отделение, в Ново-Николаевку приехал новый агроном. Он был переведен сюда из другого совхоза.

Не помню я уже ни его имени, ни фамилии. Только помню, что показался он мне каким-то утомленным и больным человеком, может быть, кем-то обиженным. Но на выцветшей его солдатской гимнастерке рядом с боевыми медалями позвякивали два трудовых ордена – Красного Знамени и Знак Почета. Эти награды не могли не внушать уважения к нему. Я с ним познакомился, и мы, кажется, быстро почувствовали взаимную симпатию. Я, конечно, сразу обрушил на него свои вопросы и откровенное негодование несознательностью и безответственностью и руководителей, и тех, кто именовал себя хлеборобами. Но агроном быстро урезонил мое негодование спокойным разъяснением опытного специалиста.