Деревня Пушканы

Все эти бесконечные события, как маленькие капли, которые образуют большие воды. Даже если бы не было неожиданного вызова, отчет центральному комитету Андрис Пилан теперь все равно написал бы не так, как обычно. Интуиция настоятельно подсказывала, что в донесениях должны быть лишь данные о количестве членов, о собраниях, о распространенной литературе и, быть может, об отношениях организации с местными властями. И ничего — о настроениях товарищей, сомнениях и недовольстве людей.

В Ригу поезд прибыл незадолго до пяти. Город тонул в сумраке. Приползший с запада, с недалекого моря, туман приглушал свет фонарей, цокот копыт извозчичьих лошадей, гул шагов прохожих. Обычно столь яркие, призывно мельтешащие рекламы над крышами домов отливали желто-фиолетовым светом, словно пугали и угрожали. Сквозь туман с трезвоном пробивались и выныривали из него трамваи, тускло светя белесыми, будто гаснущими огнями, и снова исчезали.

Туман, туман… А он, Андрис Пилан, разве не как эта туманная дымка? Ползет по жизни, не оставляя никаких следов…

Около кино «Палладиум» он взглянул на картинки в витринах. Божественная Марлен Дитрих в фильме «Голубой ангел»… Грандиозная двойная программа — «Тарзан — человек-обезьяна»… Очаровательная Лилиан Гарвей в водевиле «Если ты когда-нибудь подаришь мне свое сердце…». Яркие сине-красно-фиолетовые буквы. Безобразно перекошенные сине-красно-зеленые лица, лев с оскаленными клыками и полуголая женщина с дымящейся папиросой в руке и манящей улыбкой на устах.

«Осенью двадцать седьмого года тут, в «Палладиуме», демонстрировался советский фильм «Броненосец «Потемкин»… Советский фильм». Почему он вспомнил об этом? Не заглянув в листок кинорекламы, Андрис швырнул его в сточную канаву. Какой-то прохожий что-то сказал ему. Быть может, предложил поднять брошенную бумажку…

В главной квартире партии — в Народном доме — на всех пяти этажах во всех окнах свет. В вестибюле и в гардеробе горят все лампочки. По широким каменным лестницам, постукивая каблучками, носятся с бумагами в руках девушки из канцелярии, пыхтя, поднимаются пожилые функционеры, спешат командиры отрядов рабочих спортсменов в синих формах. «Будь свободен!» — восклицают они, встретив знакомого партийного деятеля, и подносят пальцы к блестящему козырьку фуражки с кокардой.

— Чего это тут сегодня такое оживление? — спросил Пилан гардеробщика Народного дома, инвалида пятого года, которого в рижских социал-демократических кругах называют неофициальным справочным бюро.

— Как обычно во время больших событий. — Гардеробщик нащупал на воротнике пальто вешалку… — Партийный совет, брат, это почти что конгресс. И в самое время. Пора, наконец, что-то по-настоящему предпринять. А то миру конец пришел! Уже вторая группа политэмигрантов из Германии прибыла, — зашептал он, склонившись над барьером. — Почем зря ругают лидеров традиционной коалиции и их политику уступок… А у нас правительство Скуениека, говорят, готовится принять на основании статьи восемьдесят первой закон об отмене многих демократических свобод. Министры внутренних и военных дел получат право вводить военное положение…

Значит, совет партии? Возможно, его и поэтому отозвали из Латгале.

Наверху техническая секретарша председателя, хорошенькая Зенточка, посвященная во все тайны организации, благосклонно улыбнулась латгальскому пропагандисту.

— Все кувырком летит, — сказала она. — Как в международной, так и во внутренней политике. Будто все вдруг спятили. Спорят и во фракции сейма. А созвать внеочередной конгресс означало бы дать противнику в руки агитационное оружие против себя.

Созыв совета партии — первое, о чем заговорил и секретарь Ош. Почему политическая обстановка заставила поступить именно так и не позволила провести внеочередной конгресс?

— С одной стороны, сложилась неблагоприятная ситуация, а с другой — нет основания для паники, поднятой неуравновешенными людишками. Иным кажется: все под угрозой. Потому пора покончить с безответственной болтовней, с уничижением социал-демократии перед широкой общественностью! — Он забарабанил кончиками ногтей по полированной столешнице. Ногти у него длинные и розоватые, точно у барышни. Затем спросил: — Так в Пурвиене началось формальное братание с коммунистами?