Деревня Пушканы

Объяснение, которое Пилан представит центральному комитету партии, решит многое. В зависимости от того, насколько Андрис будет откровенным, как он охарактеризует людей и события, как сумеет разжалобить читателей донесения. Чтобы все осталось по-прежнему, чтобы Андрис не лишился работы и доверия, он должен посыпать голову пеплом, осудить десятки честных людей, которые, как и он, верны социализму и у которых хватает мужества во всеуслышание заявить о своих сомнениях в хваленой «чистой демократии».

«И тогда я опять останусь совсем один. Как в те далекие дни, когда меня исключили из гимназии, выгнали в январскую ночь под студеное, холодное небо… Но иначе, наверно, нельзя… иначе нельзя…»

Где-то совсем близко посреди улицы, невидимая, протарахтела извозчичья пролетка. Мягко, словно разбрызгивая воду, цокали подковы, и в их монотонном ритме как бы слышался грустный выкрик: «Совсем один, совсем один…»

Что делать? Идти в комнату на Пушечной улице, забраться под одеяло? Разве сможет он это? Или же заглянуть в отделение трудовой молодежи? Еще только восемь часов вечера. А там столько беспокойных и вместе с тем смышленых голов.

В центральном отделении сегодня свободный вечер, хористы и участники разных кружков отдыхают от репетиций, докладов и дискуссий. Парни и девушки наведываются сюда сегодня только мимоходом. Иной по привычке, иной — спасаясь от одиночества, а иной — от хозяев снимаемого им угла, которые приветливы с квартирантом лишь два раза в месяц, в дни, когда им вручают плату за кров и кипяток.

В комнате правления несколько парней листали журналы и играли в шахматы, в вестибюле две пары молодых людей лениво перекидывались белым шариком на пинг-понговом столе. В углу за шкафом, где хранился сценический реквизит самодеятельной труппы, непризнанный поэт Полис разучивал с девчонками слова им же переведенных австрийских молодежных песен. Девушки поддразнивали его глуповатыми вопросами.

Андрис знакомых не встретил и пошел в зал собраний.

На стенде среди фотографий он увидел нечто новое — лозунг: «Фашизму не быть!» А под лозунгом — вырезанный из немецкого журнала рисунок: руки двух рабочих крепко сжимают древко красного флага. На манжетах рабочих блуз символические значки: на верхней — три социал-демократические стрелы, а на нижней — коммунистические серп и молот. Верхний край флага обрезан; очевидно, в немецком листке был какой-то призыв. От него остались лишь два слова: «…gegen Hitler»[7].

Другой стенд посвящен состоявшемуся в сентябре общественному суду над «буржуазными преобразователями конституции». Содержание: карикатуры, опубликованные в газетах и в сатирическом календаре «Ориентация», с перефразировкой текстов и в конце — с призывом: «Будьте бдительны!»

Андрис поднялся на носки, чтобы рассмотреть приклеенный к верхнему углу фотомонтаж. Он отличался угловатостью, характерной для плакатов левых латвийских рабочих. Казалось, редактор Эльзочка выдрала его из комсомольского издания.

«Может быть, в бюллетенях правления есть какие-то особые новости?» Андрис взглянул на доску объявлений. Как обычно: о занятиях кружков, заседаниях, о распространении социал-демократической печати, членских взносах. Андрис вернулся к стенной газете.

— Привет! — Чья-то рука по-мальчишески порывисто схватила его за плечо.

Длинный Роман! Отощавший и неухоженный. В помещении молодежной организации его привыкли видеть в отутюженном костюме, свежем воротничке и начищенных туфлях.

— Чего удивляешься? — хрипло усмехнулся Роман и протянул пятнистую коричневую ладонь. Руку чернорабочего. Андрис через полуоткрытую дверь глянул в коридор, на крючки, где посетители вешали шапки. Обычно там белела студенческая шапочка Романа с позолоченной пентаграммой посередине.

— Зря смотришь! Я ее больше не ношу, — сказал Роман. — На университете я поставил крест.

— Ушел из университета?

— Меня «ушли». У разнорабочего такие деньги не водятся, чтобы платить за лекции и лаборатории.

— У разнорабочего? Как это понять?

— Сейчас поймешь. — Роман повел товарища к дальней скамье. — История этого анабасиса очень коротка: сказал нескольким влиятельным товарищам правду в глаза, уснастив ее несколькими эпитетами в швейковском духе, и очутился в списке товарищей, подлежащих сокращению. Уже четвертый месяц хожу в представителях свободной профессии. Через день работаю ассенизатором в канализационном коллекторе на Мельничной. За два двадцать в день.

— Да что ты?