Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Носитель житейской мудрости К. Прутков рек: «Не плыви по течению, не плыви против течения, плыви туда, куда тебе нужно». Выпускник колледжа Бен Брэддок и курьер журнала «Вопросы познания» Иван Мирошников тешили общество тем, что сидели на задней парте, глазели в окно и не жили жизнью отряда. Мир вокруг них кипел и плавился: Америка-67 по вопросу Вьетнама, Россия-86 по вопросу социализма, — а им было безразлично то и другое, как-то стороной прошло. Оба любили ничком лежать в воде: Боб в бассейне, Иван на люберецком карьере (Шахназаров тела в жидкости в кадр не брал, ибо солнечные блики и водная гладь по традиции создают ореол поэтической натуры, а Иван был натурой глубоко прозаической и не видел в том беды; будь у него бассейн, он бы плоско и буржуазно лежал в бассейне, но бассейна у него не было).

Все это сильно шло вразрез с устремлениями среды. Среда Боба желала успеха, алкала успеха и требовала воли к успеху. Бассейн был ей нужен не для плавания, а для самопрезентации. Стоило Бобу заплаваться, папа тут же заводил мужской разговор о трудоустройстве (мы ж должны знать, в чьи руки перейдет построенное нами здание!). В ключевой сцене Боб пропускал в стеклянную дверь вереницу стариков, с достоинством шествующих на прием, и стайку молодежи в белых смокингах и платьях до пят, ломящихся навстречу. Это был мир вечного движения по заведомо отлаженной колее, сплошных эскалаторов и транспортеров багажа, — что и вздыбило Боба, как и многих его богатеньких ровесников.

Иван, признаться, был натурой посложнее. Он не только втыкал копья в мебель и пел про козла (кто ж в 86-м не пел), но и терпимо относился к детерминизму, советской эстраде, передаче «Служу Советскому Союзу», а также прощал окружающим глупость за душевное к нему расположение. На заре всеобщего бунтарства (до чего же противное слово) он занял нишу социального аутизма, требуя оставить в покое людей, любящих морковку, и не лепить из них нравственный идеал.

Среда Ивана была педагогической и допустить этого никак не могла. Мама преподавала литературу в ПТУ (то есть абстракцию работягам), профессор Кузнецов тоже занимался чушью, так как был светилом педагогических наук, а подобных наук не существует в природе (слово дезертира педвуза). В мамин пед поступал и Иван — но без энтузиазма и успеха. Это были не его слова.

Среда обоих, конечно, взбурлила и не велела им к своим девочкам вязаться. «Не смей приглашать Элейн на свидание». «Ваше общество глубоко противопоказано моей дочери. Как мужчина мужчину прошу вас немедленно прекратить все отношения с Катей». Адзынь, жлоботряс.

Элейн, все помнят, поступила, как положено шестидесятницам: сбежала из дворца с Дастином Хоффманом от румяного корпоративного блондина. Предсказуемо и неинтересно. У таких сразу ребенок рождался, и его принимались воспитывать любовью в разностороннюю личность.

Дочь профессора Кузнецова, в свою очередь, была пошлой дурой — но играла ее богиня Настя Немоляева, что косвенно извиняло и героиню. Тысячи людей просто не вслушивались в мечту (мечту!) о спортивном автомобиле, магнитофоне и маленькой собачке. Как всем известно, синтез дур и богинь часто встречается в 17 лет. Словом, Боб совершил поступок и переменил жизнь, а Иван совершил поступок и оставил жизнь как есть. Один запер церковь крестом и прокатил любушку на автобусе — другой отдал Базину пальто, чтоб мечтал о великом. Пальто и вольтеровская максима, конечно, предназначались Кате. Будь у Ивана спортивный автомобиль, он бы легко отдал и его, но у него не было спортивного автомобиля.

Нельзя сказать, чтоб он очень этим тяготился. Иван был философ и не тяготился ничем. «Ты, конечно, ничего, фигура, ноги, — сказал бы он в финальном послании публике, — но не мне тебя переделывать. Гляну лучше в окно, молочка попью». Из банки.

Бабушка-бабушка, а почему у тебя такой большой хвост?

«Здравствуйте, я ваша тетя!».

По пьесе «Тетка Чарлея»

Новая бразильская бабка

С детства казалось, что Чарлея — имя тетки. Есть тетя Полли, тетя Хая, а эта вот — тетка Чарлея. Немного знойно — так она ж из Бразилии.

Теперь выяснилось, что Чарлей, как и сама тетка, — мужчина, и даже из второстепенных. То есть не тот чернявенький, у которого глаза с поволокой, а тот очкастенький в шкуре белого медведя, на которого ставят стул.

То есть он просто Чарли, а Чарлеем его назвали в 1892 году при переводе пьесы, когда с иностранцами водились мало и с именами их обходились вольно. У нас и сегодня с ними не церемонятся, а тогда вовсе был караул.