Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Хана «Аватару», не сегодня, так завтра.

Лучшие годы нашей жизни

Военное кино на исходе семидесяти лет мира

Двадцатый — век войны и шоу-бизнеса. Став массовыми и демократичными, пушки и музы ушли от традиционной оппозиции и переплелись до неузнаваемости. Любой из male all-stars века легко представим в пилотке, шлеме или фуре королевских ВВС — далеко не всегда реквизитных. Гейбл и Джеймс Стюарт служили в бомбардировочной авиации. Габен дрался в танке. Наше послесталинское кино вышло из шинели почти целиком: носили погоны Басов, Тодоровский, Чухрай, Котеночкин, толстяк Алексей Смирнов — даже Бондарчук прыгал во фронтовом ансамбле песни и пляски. «Бриллиантовая рука» была на фронте полным составом, исключая недоросля Миронова: Папанов в пехоте, Никулин в артрасчете, Гайдай в разведке. Оттого у них так легко про это дело шутилось. «С войны не держал в руках боевого оружия», — брякает Семен Семеныч, суя пистолет в авоську. В 69-м люди их возраста, кто выжил, воевали все до одного.

Отчего б и не пошутить.

Война всегда была ТА САМАЯ, заслонившая все прочие кампании — превратив их в костюмированное шоу в дыму с усами. В гусарскую балладу и атаку легкой кавалерии.

С середины ХХ века любой житель Земли знал, что война — это:

— долгая изнуряющая еженощная бомбежка, вой всего, штукатурка со стен, раскладушки в метро. Ноги из-под развалин;

— нормирование круп, жиров, крахмала. Перевод мяса в консервы, хлеба в сухари, еды в хавку, жрач и хмырь;

— экстаз успешного боя и подмятия чужих корявых топонимов: для кого — Сухиничи и Жиздра, для кого — Кенигсвустерхаузен;

— жадное, стадное, охотничье мурло оккупационного солдата. Вошедшие в язык «хальт», «цурюк», «аусвайс», «ферботен» и «давай-давай». Дискредитация губной гармошки;

— расход трети мужского населения. Бабий голод и стыдная соревновательность.

В полном объеме, стало быть, войну видели четыре нации: мы, немцы, японцы и югославы. Бритты не знали оккупации, французы — побед и потерь, американцы — вообще ничего: ни бомб, ни могил, ни норм отпуска в одни руки. За войну США потеряли четверть миллиона — нашу двадцатисуточную норму. Чехи бузы вообще не заметили: тысячу лет до того прожили под чьим-то суверенитетом и не больно рыпались.

Из видавших виды немцам-японцам запретили вякать как проигравшим зачинщикам. Покаяние, пацифизм и пепел на голову — только. Незаживающие раны войны.

Югославы, что б ни говорили, — культурно эмбриональный этнос, они только плясать умеют. Письменность, лицедейство — все в первичном, зачаточном состоянии, не исключая лубочную Кустурицу.

Так методом исключения мы и стали главной военно-производящей нацией. Лязг трогающихся с места поездов, чавканье движущихся войск, гул идущих на дело эскадрилий, пыль да туман. Заход на атаку, ор, свист, вой, чад — все это мы знали с детства; как «упасть и перекатиться». Как «не жрать с голодухи помногу». Как «пачку “Беломора”, воду и патроны делят меж собою поровну друзья».

Притом настоящих, без звона, фильмов о войне у нас снято всего-то 22. Подросший сын друга-эмигранта попросил все о войне, чтоб представление составить: вышло 22, и точка. Считая «Офицеров», малоизвестного «Сашку» и последний из дельных фильм «Генерал». Впрочем, фильмов вообще меньше, чем кажется. За всю историю человечества сделано на круг тысяч 25, из них непременно нужно посмотреть 300. Так что 22 — хорошее число, перебор даже. У прочих стран ладно бы по пять набралось.

Американец в кино алчет победы — зримой победы с большим перевесом, как в детстве, — для понта и похвальбы. Поэтому почти все его фильмы — о диверсантах. Армия воевала вяло, больше промышляла натурообменом, в серьезном деле получала от немцев чудовищных плюх — так что единственным источником победного пафоса стали действия разведгрупп на дружественной туземной территории: Франция, Греция, Норвегия, Филиппины. Где только ни прошел и что только ни испортил американский парашютист — от маяков и мостов до хранилищ тяжелой воды. Но и его скромные жертвы казались нации чрезмерными, так что ушлые продюсеры изобрели универсальную формулу — вербовать засланцев из отщепенцев-штрафников, чтоб не жалко («Грязная дюжина», «Герои Келли»). В 50-е было несколько фильмов про флот — но кондиции японских моряков малоизучены, велика ли честь намять им холку, неизвестно. В Пирл-Харборе, между прочим, по воде плавали совсем другие бескозырки.

Немцы свои воинские дарования кажут только сейчас, когда истек срок давности. Пятичасовая «Лодка» («Das Boot») с грязным, потным, обросшим, психопатическим экипажем настолько затмила все снятое до того о джентльменах-подвод-никах, что режиссера Петерсена тотчас перекупил Голливуд и приставил к сочинению пурги типа «Самолет президента» — лишь бы ничего больше не снимал про немецкое оружие. А ведь у них и летчики были, и штабы, и танковый бой — так что по мере таяния комплексов за фашизм много нам открытий чудных готовит просвещенья дух.